Штундист Павел Руденко

глазами Паисия, с которым разлучился в этом продолжительном отступлении, и, подойдя к

нему, передал ему вполголоса совет молодого барина.

– И ты соблазнился! – вскричал Паисий. – Бог наше прибежище. Среди пламени десницею

своею он защитит храм свой!

Полбороды у него искрошилось от жара, и риза была вся в опалине, но он был

непоколебим. Послав дьячка за святой водой, он стал кропить стены крестом, стараясь

достигнуть как можно выше. Толпа набожно крестилась, шепча молитвы.

И точно: истощившись, пожар начал ослабевать. Перегоревшие бревна уже не давали

такого пламени. Стоять у церкви стало легче. Ветер не дышал уже таким невыносимым зноем.

– Отстоял! Отстоял Господь свой храм! – шептали, крестясь, православные.

Паисий восторжествовал.

Но вдруг случилось нечто, повергнувшее снова толпу в ужас. Ветерок как будто стал

меняться. Солнце уже склонялось к закату. Почва начинала остывать, и свежие струйки, как

ровное ночное дыхание земли, неслись и от реки и от противоположного леса. За рекой берег

поднимался пологой покатостью, которая в версте расстояния кончалась небольшим хребтом.

Пожар тянул к себе струи воздуха с обеих сторон, и эти струи сталкивались на пылающей

деревне, разбиваясь при ударе на мелкие боковые струйки, которые метали снопы дыма и искр

то на дома, то на реку. Гора боролась с лесом, и, будучи ближе, гора начала одолевать. Все чаще

и чаще пыхало снопами искр и дыма на дома. Все дальше и дальше прорывались они, и, наконец

эти мелкие, точно пробные, вылазки превратились в одно общее нападение. Ветер переменился.

Отбитый от церкви огонь устремился на дома противоположной стороны улицы, которая до сих

пор оставалась в стороне, не тронутая пламенем. Народ бросился на улицу к своим угрожаемым

жилищам и с оцепенением ужаса смотрел на широкий поток дыма и огня, против которого не

было никакого спасения. Все обгорелые избы приречной стороны, которые уже было потухали,

вдруг, казалось, ожили под новым дуновением, и огонь длинными свирепыми языками бросался

на беззащитное человеческое жилье. Спасенья не было. Ни разрушить, ни даже залить их не

было возможности. Огонь грозил почти всем избам разом. Особенно свирепо рвалось пламя из

центра, от последних изб, прилегавших к церкви, которые меньше успели перегореть до

перемены ветра.

Карпиха металась около своей избы, то вынося оттуда всякий скарб, то падая на землю, в

отчаянии хватаясь за голову. Карпий с несколькими соседями вяло помогал. Его изба должна

была загореться первая.

– Галя, Галя! – закричала Карпиха. – Куда тебя унесло, чертова девка!

Но Гали нигде не было видно. Она исчезла из толпы вскоре после того, как унесли Павла.

– Постой, я ж тебе задам! Я знаю, где тебя искать, паскудницу!

Схватив качалку, она бросилась бежать в Маковеевку: ей нужно было что-нибудь делать, на

чем-нибудь сорвать злость, дать какой-нибудь выход своему горю и волнению. Но, пробежав

несколько шагов, она увидела попов, стоявших все на том же месте и певших какой-то

благодарственный канон. Это разом дало другое направление ее мыслям. Она остановилась и,

повернувшись к толпе, стала кричать, махая руками:

– Бабоньки! Православные! Смотрите, что эти дармоеды делают! Свое добро отстояли – и

рады, а деревня хоть до тла сгори, им и горя мало.

Куча баб, к которым пристало несколько человек мужиков, собралась вокруг Карпихи,

которая с азартом и смелостью, какой никто не подозревал, накинулась на попов.

– Вы чего тут горло дерете? Небось как за ругой, так вы тут как тут, а как народу пособить,

так от вас как от козла молока. Видите, деревня горит, а вы тут проклажаетесь, ризочки

осмолить боитесь, дармоеды, бесстыдники вы этакие!

Она пришла в совершенную ярость и принялась ругать отца Василия и припоминать ему

его вымогательство. Досталось и Паисию и попам вообще.

– Молчи, дура, что ты мелешь! – прикрикнул на нее отец Василий. Ему стыдно было

показаться в таком невыгодном свете перед консисторским воротилой.

Но Паисий остановил его:

– Не тронь ее: она правду говорит. Радуясь о храме Божием, не надлежит забывать и о

жилищах людских. Не обессудь, матка, не знаю, как тебя звать, – обратился он к Карпихе. – Не

заметили мы вашей туги.

Тотчас же вместе с причтом он пошел процессией по улицам, не обращая внимания на

бивший им в лицо дым и искры, оглашая воздух громким, хоть и нестройным пением. Народ

бежал за ним следом, обегая избы крестьян на ходу и. шепча молитвы. С кропилом в одной руке

и крестом в другой Паисий наступал на пожарище, не обращая внимания на душивший его дым

и горящие уголья, которые падали ему на ризу, на камилавку и на волосы. Он размахивал

кропилом, как волшебник, повелевающий стихиям жезлом. И огонь, казалось, стал смиряться

перед ним. У попа был могучий союзник: за спиной его, в версте расстояния, тянулся глубокий,

прохладный лес, который только на минуту был смят горою. Поддавшийся под ее напором

упругий воздух раздался снова и опрокинул своего противника. Новые и новые волны понеслись

из глубокой чащи, как резервы, идущие на подкрепление передним рядам. Лес одолевал гору.