Штурм

Гитлер надеялся на героический конец, что фельдмаршал застрелится, покажет пример другим, но он показал такой пример, после которого трудно или совсем нельзя удержать будущие возможные котлы. «Пистолет — легкая штука», — повторял тогда Лаш, находившийся у себя в штабе под Ленинградом. — Ничего нет легче, как нажать на спуск, если видишь, что сражение проиграно, и доказать свою стойкость до конца».

Сейчас Лаш держал в руке пистолет, ощущая, как он становится все тяжелее, рука занемела, и не было желания преодолеть это онемение и рывком поднять руку к виску. Что-то он еще недодумал и, вспомнив, что именно, с поспешностью и минутным облегчением спрятал пистолет, выдвинул ящик стола.

Там лежало обращение, подписанное немецкими генералами. Кто-то ловко подсунул эту листовку в коробке сигар — одна сигара была просверлена, в нее вставлена свернутая тонкой трубочкой бумажка. Обнаружив листовку, Лаш не уничтожил ее и тогда же прочитал.

Закрыв дверь, он стал читать еще раз.

«Москва 8/12—1944.

НЕМЦЫ!

Охваченные глубокой тревогой за будущее нашего народа, за нашу горячо любимую родину и за дальнейшее существование Германии, мы, немецкие генералы, совместно с многими сотнями тысяч солдат и офицеров находящиеся в русском плену, обращаемся в этот решающий час к вам, немецкие мужчины и женщины…

Весь наш народ полностью ввергнут теперь в опустошительную войну: на всех фронтах истекают кровью наши мужчины — от стариков до подростков, а на родине женщины страдают от все усиливающихся бомбардировок противника, изнывают под тяжестью непосильного труда. Никогда еще война не приносила таких неописуемых бедствий нашему отечеству! Близится час окончательного крушения перед лицом подавляющего превосходства сил объединенных противников. К такому положению привел Германию Адольф Гитлер!»

— Хайль Гитлер! — раздался приглушенный выкрик, Лаш вздрогнул.

Послышалось, что ли? Он подошел к двери. В соседней большой комнате подземелья эсэсовцы, собрав штабных офицеров, призывали сражаться до последней капли крови во имя фюрера и грозили расстрелять всякого, кто вздумает поднять «белую тряпку». Когда крики смолкли, генерал вернулся к столу и бегло продолжил чтение:

«Он обманул наш народ с помощью национальной и социальной демагогии… Мы позволили совершить зверства… допустили расовое мракобесие, гонение на религию, коррупцию нацистских фюреров».

Лаш читал и видел перед собой людей, которые написали эти слова. Многих он хорошо знал. Плотным строем стояли генералы, увешанные орденами, суровые, со сдвинутыми бровями и резкими складками у рта. А за ними — несметная толпа офицеров и солдат. Все в один голос говорили:

«Опьяненные первыми успехами, мы не заметили грозной опасности, таившейся в непомерных планах Гитлера, вовлекших нас в эту пагубную войну. Нас обманули и злоупотребили нашим доверием. Мы были слепым орудием в руках Гитлера и в конце концов стали его жертвами…

Война проиграна!

Результат этого политического и военного руководства Адольфа Гитлера для Германии: миллионы убитых, калек и лишившихся крова. Семьи разрушены, угрожающе надвигаются голод, холод и болезни.

И несмотря на это, Гитлер хочет продолжать войну…

Но наш народ не должен погибнуть!

Поэтому надо немедленно покончить с войной!ꓺ»

Тихо скрипнула тяжелая дверь. Лаш торопливо задвинул ящик стола. Вошел адъютант.

— Господин генерал, разрешите включить у вас радио. Берлин — о Кенигсберге.