Штурм Бахмута, позывной «Констебль»

То, что с таким ранением я точно поеду в Россию, я не сомневался. Я представлял, что они будут наседать на меня и расспрашивать о войне, о боях, о том, приходилось ли мне лично убивать врагов? А я не буду знать, как им ответить и словами объяснить, что такое война на самом деле. Что такое война и что происходит с тобой, когда ты там, я понимал отчетливо, но не понимал, как это объяснить человеку, который не испытывал ужаса от разрыва мины и визжащих вокруг осколков. Да это и не было самым страшным. Самым страшным было смалодушничать и потерять способность день за днем преодолевать свой страх и запятисотиться. Но под воздействием наркоза я терял грань с реальностью и оказывался в Москве.

— Ну как там война? Как это вообще убивать людей? Расскажешь? — расспрашивали любопытные лица друзей и знакомых, которые обступали меня со всех сторон.

— Я не хочу про это говорить, — твердо отвечал я.

И думал: «Как я вам расскажу про изуродованные труппы? Смерть людей, которых я послал в бой? Бомбежки, несчастные лица пленных укропов, животных, которых хозяева оставили умирать среди минометных обстрелов и стрелкотни? Что я вам могу рассказать про мирных жителей, которые потеряли все?».

Я смотрел в лица своей семьи и продолжал хаотично соображать, как выпутываться из этой ситуации.

«Нужно говорить дозированно. Не все сразу, чтобы они не травмировались. А там постепенно и до ужасного дойдем».

Лица растворились в воздухе, и я почему-то оказался на облаке рядом с «Циститом», Вындиным, «Бануром» и «Керамзитом», которые выглядели молодыми и счастливыми.

— Здорово, командир! — услышал я в своей голове их голоса, хотя мы не говорили друг с другом. — Красиво тут.

— Странно…

Я видел нас со стороны и каждого из них в отдельности и не удивлялся этому.

Под нашими босыми ногами, которыми мы болтали в воздухе, сидя на облаке, находился дымящийся Бахмут. Мы сидели и смотрели, как внизу взрываются здания, разлетаясь в щепки и оставляя после себя клубы дыма и пыли. Будто через камеру «птицы» я видел, как передвигались пятерки, штурмующие здания. Как навстречу им двигались украинские бойцы, пытаясь отбить накат. Один из наших бойцов упал и от него отделилась душа и стала в полной экипировке, как воздушный шар, подниматься вверх, пока не уселась рядом с нами.

— Привет, пацаны.

— Здорово, «Умет». Отмучался? — поприветствовали мы нашего товарища. — Теперь все будет кайфово. Тут оттяжка, что надо.

— Хорошо, — легко согласился он и стал снимать бронежилет с разгрузкой.

«Умет» погиб в самом начале входа в Бахмут, когда мы пытались закрепиться в первых домах. Он, как и многие до него, ничем не выделялся, пока обстоятельства не сложились таким образом, что ему пришлось прикрывать отход своей группы и, практически жертвуя собой, спасать своих товарищей. Он отстреливался, пока у него была такая возможность, и, когда закончились патроны, попытался выбраться из-под огня украинцев, наседавших со всех сторон. Скорее всего, он умер совершенно безболезненно и даже не почувствовал боли, как это бывает, когда в тебя попадает очередь пулеметчика.

На следующий день я пришел в себя и стал вспоминать, как я девятнадцатилетним пацаном возвращался из командировки в Чечню и мечтал запрыгнуть на мотоцикл, набухаться, переспать с красивой девочкой и съесть килограмм мороженного. А теперь мне сорок один год, и я не хочу всего этого. Я хочу съездить за своей кошкой в Саратов и не спеша пройтись по Москве. Зайти в кафе и выпить чашечку кофе. Сходить в кино и поговорить со своими друзьями. Мне не нужно никакого праздника. Мне нужны тишина, покой и минимальное количество разговоров о войне. Потом я вспоминал этого упыря с выпученными глазами и его «Мне нужны американцы!», и меня накрывала волна жалости к себе и сожаления.

— Почему я его не убил? Нужно было мочить его! И проблем бы не было.

— Все, что ни делается, все к лучшему, — просыпался мой гражданский. — Ты честно отвоевал свое и остался жив. А мог бы остаться там. Ведь мог?

— Мог…

— Расслабься тогда и занимайся выздоровлением.

На следующее утро нас разбудил бодрый женский голос. Нас стали вывозить и грузить в транспорт, чтобы везти в аэропорт для транспортировки в Ростовский госпиталь.

— Чего ты встал? Рот раззявил. Вези его быстрее и возвращайся! Мухи сонные. Ты и на бабе такой же, как тут? — орала на медбратьев статная очень красивая женщина в военной форме, которая командовала эвакуацией.

На вид ей было лет тридцать пять, но, возможно, я был настолько ей очарован, что неверно определял ее возраст.

— Во, баба! У меня аж привстал, — шепнул мне с похотливой усмешкой боец, лежащий на соседних носилках.

— Ага. Огонь, а не женщина.

— У кого тут привстал? У тебя что ли, плюгавый? Яйца-то на месте? Привстал у него, — напала она на нас.

И я увидел, как боец вжался в носилки, завороженно глядя на женщину-самца.