Штурм Бахмута, позывной «Констебль»

— Я на войне принял для себя решение, что не буду себя насиловать общением с теми, кто мне не нравится. И это, — я кивнул в ее сторону, — мне не нравится. Это пластмассовый патриотизм. Лучше бы она где-то на эстраде пела и не пыталась тут перед нами комедию ломать.

Он хотел что-то мне ответить, но сдержался, давая мне пройти. Я аккуратно спустился вниз по лестнице и вышел в парк, в котором гуляли раненые. Одного из них на коляске везла молодая симпатичная девчонка. Она постоянно наклонялась к нему сзади и целовала его в волосы на голове. При этом он жмурился как кот и широко улыбался.

Я впервые заметил, что землю стала покрывать нежная, едва заметная трава, на деревьях набухали почки, уже готовясь прорваться наружу. По высокому голубому небу плыли праздничные белые облака и птицы, которые с шумным щебетом летали среди деревьев парка. На душе стало легче, и я даже на время перестал думать о том, «что же там в Бахмуте?».

Москва

На шестой день нас погрузили в ИЛ-76 для отправки в Москву. Посередине брюха вместительного самолета были установлены двухъярусные шконки, на которых лежали тяжелораненые бойцы без сознания, подключенные к аппарату ИВЛ — искусственной вентиляции легких. Нас, легкораненых, разместили по бортам, и я впал в прострацию. Это было состояние безвременья. Я одновременно находился и в этом самолете, и в своем прошлом, и даже пытался делать усилия думать о будущем. Последний раз я летел на ИЛ-76 в 2000-м году из Уссурийска в Моздок, не понимая, что лечу на настоящую войну.

— Прикинь, мы выжили… — удивленно прошептал мой гражданский вояке.

— Выжили. Но дело-то не доделали. Жаль, конечно.

— Ты не понимаешь… Мы живы! По-настоящему живы!

— Не расслабляйся, — сказал вояка, расстегивая каску и ставя автомат на предохранитель.

После приземления в Москве нас встречало огромное количество машин скорой помощи, в которых было много красивых девушек-медсестер.

— Куда нас повезут? — спросил я у симпатичной рыжей медсестры с веснушками.

— Можно на выбор, — быстро ответила она и сунула мне в руки список военных госпиталей.

— Хочу сюда! В филиал Бурденко в Сокольниках! — я посмотрел на нее и зачем-то добавил: — Там у меня рядом сестра с мужем.

— Хорошо. Я отметила. Вас отвезут туда.

Сокольнический филиал находился в парке и в нем все было на самом высшем уровне. И палаты, и обхождение персонала, и еда. В палате размещалось шесть кроватей, у каждой из которых была тумбочка. На стене висел телевизор, по которому можно было смотреть бесконечные тупые сериалы, которые отвлекали от мыслей и не оставляли в голове никакой информации. У каждой палаты был свой балкончик, на котором можно было курить, глазея на парк и прогуливающихся раненых. Госпиталь был закрытым и попасть сюда можно было только по пропуску. Я выходил на балкон и автоматически искал глазами в небе «птички» и места, где украинцы могли устроить огневые точки. Мой мозг в отличие от тела по-прежнему оставался на войне.

Я был одним их немногих бойцов ЧВК «Вагнер» в госпитале и чувствовал к себе особое отношение. Штурм Бахмута подходил к концу, и все говорили об успехах «музыкантов». Когда люди узнавали, что я прямиком оттуда, большая часть из них внутренне напрягалась и замирала по стойке смирно. На тот момент о нас говорили как о подразделении из моих до мобилизационных фантазий — сплошь состоящем из профессионалов высочайшего класса. Слушая восторженные отзывы о ЧВК, я как будто сам проникался этими идеями и представлял своих сослуживцев в ореоле и лучах славы. Те, кого я еще неделю назад называл боевыми бомжами, казались мне романтичнее, стройнее и выше. При этом я стеснялся проявления удивления и легкого почитания со стороны персонала и бойцов из других подразделений. Но всякий раз слыша «Вы молодцы ребята! Красавцы!» мне было неловко и приятно одновременно.

В одно из таких общений мне опять вспомнился эпизод из чеченской компании, когда мы возвращались домой.

С нами ехал наш повар, который не был ни на одном боевом выходе. Пока мы бегали по горам, у него была возможность сделать себе красивый дембельский наряд с аксельбантами и другой мишурой, которой он обвешал свою форму.

На нашем бледном и засаленном фоне он выглядел генералом. В один из перекуров мы стали общаться с молодым капитаном из ВДВ, который рассказывал, где они воевали, и стал расспрашивать нас о нашем подразделении. Повар стал объяснять капитану, что наше подразделение круче их, и тут же нарвался на охлаждающее его боевой пыл осуждение с нашей стороны. В течение одной минуты он услышал о себе много реалистичного и нелицеприятного, что размазало его самооценку, как сопли по стенке тамбура.

Мне не хотелось быть таким поваром, и поэтому я лишний раз старался не рассказывать никаких подробностей о происходящем со мной.

— Пацаны… Все мы русские солдаты. И не важно, где мы служим. В каком подразделении. Главное, что мы все защищаем Родину, — говорил я своим соседям по палате.