Штурм Бахмута, позывной «Констебль»

На аэродроме нас погрузили в восемь вертушек, и мы полетели в сторону России, на Родину. Передо мной в вертолет погрузили человек двадцать, и мне удалось пристроиться прямо у рампы. Летели мы на очень низкой высоте, практически задевая днищем верхушки деревьев. Я лежал и вспоминал, как нас забрасывали на выход в Чечне. После приземления вертолета, я всегда первым выпрыгивал с пулеметом и занимал позицию для прикрытия остальной группы. Это придавало значимости и нагружало ответственностью. Пулемётчик приходит первым и уходит последним.

Под брюхом вертолета мелькали поля и посадки, и даже один раз мы пролетели над местностью, изрытой траншеями, блиндажами и оспинами разрывов. В голове мелькал калейдоскоп из воспоминаний о чеченской компании, обрывков нынешних переживаний и надежд на будущее. Все так быстро изменилось, что психика не успела перестроиться, и я мысленно все еще был в Бахмуте. Временами я смотрел на тех, кто находился со мной в вертолете, и от нечего делать старался угадать, насколько серьезны их ранения по сравнению с моим. Дают ли они им право улететь в Россию или нет. «Мой дозор, по-видимому, окончен. Пока меня залатают, контракт подойдет к концу и будет мирная жизнь. Я выжил?! Удивительная история».

Ростов-на-Дону

Через несколько часов наши вертолеты приземлились на взлетку аэродрома, и к нам подошли военные.

— Здорово, мужики, — по-панибратски начали они. — Боеприпасы, сувениры, что-то запрещенное к вывозу из зоны боевых действий есть? Лучше сдать сейчас, так как в госпитале вас все равно будут шмонать.

— Осколки сдавать? — попытался пошутить я.

— Осколки сдашь в камеру хранения врачам.

Досматривать нас не стали и, погрузив в комфортабельные газели, повезли в лазарет города Ростова-на-Дону.

По приезде нас рассортировали по подразделениям: ополченцы, Министерство обороны, росгвардейцы, «Ахмат» и «Вагнер». Меня направили к военному, который помогал оформлять своих из «конторы». Это был мужик лет сорока с короткой стрижкой, больше похожий на спортсмена, чем на медика.

— Звонить можно? — аккуратно спросил я.

— Я не говорю ни да, ни нет, — посмотрев на меня в упор ответил он.

— Понял. Не дурак. Правила есть правила, — решил я придерживаться внутреннего устава не общаться ни с кем по телефону до опроса службой внутренней безопасности.

Несмотря на то, что нас разделили при поступлении, в палате была сборная солянка. Один парень был из «Шторм Z», пару человек были донецкие, и мой земляк — морской пехотинец из Приморского края. Я удивился, когда увидел, что у них с собой были документы и телефоны.

— Вы что реально на боевые с документами и телефонами ходите?

— Да. А что такого?

— Ну попадет твой телефон или твои документы украинцам, и начнут они слать твоим родным твою голову отрезанную или выкуп просить. Это же элементарная забота о родных, не говоря уже про воинскую дисциплину.

— Да ладно… У вас в вашем «Вагнере» просто все строго через чур.

— Возможно, но я бы не хотел, чтобы моей матери или отцу названивали.

— Ой да мало ли на войне странностей. Это же война.

— В смысле?

— Ну, прислали нам командира. Мужик лет пятьдесят. Мобилизованный капитан. Ну и, ек макарек, стали мы село одно брать… Атам церковь каменная с большой такой колокольней!

Для чего-то стал тянуть он руку к потолку, чтобы мы визуально представили себе эту колокольню.

— А на колокольне то ли камеры хохлячьи, то ли шо… Я-то, между прочим, тоже украинец, если шо. Но тут важно не путать украинцев с хохлами! Так вот… куда мы ни суемся, а нас глушат и глушат с минометов. И, главное, дроны не летают, а они все знают. Ну ясно же, что на колокольне корректировщик или камеры. Делов-то: пару ПТУРов в нее всадить и сложить ее нахер! А этот нам: «Грех это большой!». А пацанов, сука, дожить не грех?!

Он смотрел на меня, наливаясь пунцовой злостью.

— А ты про телефоны беспокоишься… Эх бля….

Нашу дискуссию прервала медсестра и позвала меня на перевязку, во время которой я с интересом рассматривал свои раны. За несколько дней они стали чуть-чуть затягиваться и представляли собой анатомический срез от кожи до кости.

Донецкие пацаны постоянно ходили в магазинчик и приносили оттуда еду и напитки, которыми с удовольствием и щедростью делились со всеми в палате. Было приятно, с одной стороны, но хотелось сказать, чтобы они эти деньги лучше отправили домой, а не тратили тут непонятно на что.

— Костян, да ты угощайся, — говорили они и подсовывали шоколадку и другую нехитрую снедь.

— Спасибо, пацаны, я сыт.

На следующий день в госпиталь приехала какая-то блогерша — говорящая голова. Нас собрали в актовом зале времен СССР и рассадили на мягкие неудобные кресла, прикрученные рядами к полу. На сцену выбежала красивая рафинированная девушка в военных штанах и, даже не поздоровавшись, стала отыгрывать номер, демонстрируя сопереживание. Смотреть на это было обидно, а слушать грустно. Я поднялся и медленно стал пробираться между рядами на выход. В дверях зала я натолкнулся на ее водителя или охранника.

— Что не понравилось? — с улыбкой спросил он.