Штурман

Следующей моей остановкой должен был стать скупщик драгоценных металлов, которому я вознамерился продать свое золото. Насколько я помнил, самый известный в городе ломбард находился всего в трех кварталах от моего дома, а потому, не раздумывая, направился туда и вступил в жесткий торг с лысым, страдающим болезнью Паркинсона стариком, необычайно въедливым и борющимся за каждую копейку. Он тоже был частью этого общества и знал, в каком бедственном положении находится большинство жителей, вынужденных закладывать и продавать за гроши даже семейные реликвии, а потому не спешил предложить за горстку высыпанного мною на прилавок желтого металла нормальную цену, приняв меня, должно быть, за воришку-наркомана, жаждущего дозы. Однако я четко представлял себе, сколько хочу выручить за свою собственность и быстро разубедил жадного старика в том, что и меня он сможет так же легко надуть, как какую-нибудь отчаявшуюся домохозяйку. Даже на слова «позвоню в милицию», лукаво ввернутые пройдохой в разговор, я не отреагировал нужным ему образом, но стал ссыпать желтые кусочки с прилавка в сложенную лодочкой ладонь, что вынудило раздосадованного носатого мародера назвать, наконец, приемлемую цену. Остальную часть золота я до поры припрятал, надеясь позже с его помощью попасть в Европу.

Приодевшись на вещевом рынке в китайско-кооперативное барахло и кое-как умывшись в туалете техникума пищевой промышленности, я наконец-то почувствовал себя человеком. Некая баба Клава, живущая в частном секторе неподалеку и так же, как все, имеющая весьма смутное представление о том, как выглядит ее пенсия, согласилась за умеренную плату пустить меня пожить на веранде ее дома, с условием, что я не стану «баловать». Я уверил ее, что вышел из того возраста, и таким образом приобрел крышу над головой. В моем распоряжении была также и баня, где я мог мыться хоть с утра до вечера, если натаскаю воды и украду где-нибудь угля на протопку. Чемоданов у меня не было, и весь «переезд» мой заключался в том, что я, бросив в угол веранды осточертевшую мне сумку, с удовольствием вытянулся на кушетке, покрытой стареньким одеялом, и уснул, отложив все свои размышления на потом.

То ли свежий воздух веранды действовал на меня благотворно, толи я и в самом деле несказанно вымотался, но проспал я до самого следующего утра. Никто не потревожил меня – ни ночная прохлада, ни снующая туда-сюда баба Клава, нажарившая мне с вечера картошки, да не посмевшая меня разбудить.

Правда, мысли, занимавшие меня днем, не отступили и, преобразовавшись в причудливые сновидения, продолжали одолевать меня. Мне снилась Аглая – моя несравненная товарка Алеянц, которую я так безмозгло потерял, снился приемный отец ее Яков, так много сделавший для меня в трудное время, и, конечно, снился Альберт, который в моем сне почему-то сидел в своем гробу, обиженно тер глаза и жаловался, что я не пришел на его похороны. Был он при этом не изможденным, ожесточившимся на весь мир стариком, а таким, как в детстве – молодым, безусым и немножко робким. Мне было жаль его и я, оправдываясь, похлопывал его по плечу, на котором почему-то красовались соединенные волнистыми линиями ромбы. Затем лицо Альберта вдруг начало меняться, постепенно приобретая черты совсем другого человека. Человека, которого я знал в прошлом, но никак не мог вспомнить. Эти ромбы, эти линии, – когда-то, давно, я уже видел их… Недаром же тогда, в больнице, этот знак, изображенный на плече мертвого Кирилла, показался мне знакомым! Но кто же он? Кто этот человек, смотрящий сейчас на меня из гроба Альберта настороженно и, вместе с тем, как будто насмешливо?

Я проснулся и, мокрый от пота, сел на кушетке. Сердце мое рвануло в карьер и его глухие, частые толчки я ощущал теперь не только в груди, но и в горле. От резкого движения старая кушетка жалобно заскрипела, и на этот звук тут же появилась баба Клава, с нетерпением дожидавшаяся моего пробуждения, чтобы озадачить меня поиском топлива для ее старой, чадящей печки. Я с радостью помог бы старушке, спасшей меня от бродячего существования, но мысли мои были теперь заняты совсем другим: мне нужно было срочно действовать, так как я вспомнил, где уже видел это странное клеймо – два ромба, соединенные волнистыми линиями. Почему же я, черт возьми, раньше не дал себе труда покопаться в своих воспоминаниях? Тогда бы все могло сложиться совсем иначе и я, быть может, не потерял бы мою Аглаю! Или не приобрел…

– Ты не помнишь меня?

– Наверно, нет.

– Как же так? Ведь мы были знакомы и даже провели немало часов за беседами…

– Я не могу помнить всех, с кем перебросился когда-то парой слов. Но… тебя я, пожалуй, помню. Ты – причина того, что я здесь.

– Не нужно меня винить, я сделал лишь то, что должен был сделать. К тому же, я не знал тогда, что…

– Я и не виню. Здесь мне, пожалуй, лучше, чем снаружи.