'Штурмфогель' без свастики

- Они, гады, семью мою под Смоленском... - прошептал комбат и вдруг смолк, всхлипнул носом.

- По какому делу? - спросил капитан, неодобрительно покосившись на Ларюшина.

- Извините, но я вам не могу сказать. Лишь прошу об одном: на нейтральную полосу приземлился новейший истребитель "Фокке-Вульф - 190". Добудьте его любой ценой...

- Ларюшин, позвоните в штаб. - Всем туловищем капитан повернулся к Пихту: - Вы из эскадры асов "Удет"?

- Да.

Комбат крутнул ручку полевого телефона:

- Алло, алло, шестой говорит. Дайте второго... Смирнов, ты?.. Слушай, надо прислать к нам кого-нибудь из отдела разведки дивизии. Пленный немец-летчик просит... Да, важный... Из эскадры "Удет"..,

Пихт переступил с ноги на ногу, спросил:

- Вы не можете дать мне чая?

- Что он мелет? - Комбат оглянулся на капитана.

- Чая просит.

- Вот нахал! - удивленно воскликнул комбат и вдруг засуетился, достал откуда-то из-под вороха карт кружку, горсть сухарей, кусок сахару, налил кипятка.

От чая пахнуло нагретой медью и дымком. Жадно Пихт впился зубами в черный сухарь.

- Не кормят вас, что ли? - спросил комбат.

- Видать, проголодался, - ответил капитан.

Через час приехал майор из отдела разведки дивизии, а вечером Пихта доставили на аэродром.

Сопровождающий офицер помог ему снять комбинезон и надеть армейский полушубок, от которого пахло по-домашнему теплой овчиной и кожей. Вместо шлема Пихт надел шапку. Из ящиков офицер соорудил нечто вроде сидений. В кабине витал стойкий запах ржаных сухарей, стылого металла, оружейного масла.

- Не замерзнем, наверное. - Офицер с сомнением потрогал заиндевевшие стенки фюзеляжа.

Взревели моторы, погрохотали, то сбавляя газ, то прибавляя. "Дуглас" наконец качнулся и начал разбег.

- У вас есть папиросы? - спросил Пихт.

- Пожалуйста. - Офицер щелкнул портсигаром.

От крепкого дыма Пихт закашлялся. Настоящий, русский табак вошел в легкие и закружил голову.

В иллюминаторе плясали близкие зимние звезды. Убаюкивающе гудели моторы. Пихт привалился спиной к переборке кабины, попытался задремать, но не смог. От волнения дрожали руки и сильнее билось сердце.

Офицер открыл дверцу кабины летчиков и попросил радиста включить приемник. Стихийно-могучую "Песню темного леса" Бородина услышал Пихт. Он судорожно глотнул. Снова, как и в первый раз, на глаза набежала слеза. "Нервы", - подумал Пихт и отвернулся, испугавшись, что офицер заметит слезы. Неожиданно музыка оборвалась и донесся бой кремлевских курантов. Часы били полночь.

- Далеко еще до Москвы? - спросил офицер.

Второй пилот, молоденький, курносый парень, посмотрел на часы и, не оборачиваясь, ответил:

- Минут сорок лета...

"Сорок минут... Сорок", - подумал Пихт и прижался лбом к холодному плексигласу иллюминатора.

- 3

Пихт шел бесконечно длинным пустым коридором, и взгляд его цепко останавливался на каких-то пустяковых деталях: на отбитой штукатурке, отсыревшем углу, где стояла старая фарфоровая урна, склеенная гипсом, на окнах с бумагой крест-накрест или забитых фанерой, на паркетном полу, на котором каждая дощечка издавала тягучий и больной звук. Большинство кабинетов было закрыто.

Сопровождающий офицер остановился перед угловой дверью, на которой висел обыкновенный тетрадный лист, пришпиленный кнопками. На бумаге косо была выведена фамилия: "Зяблов". Из-под двери на пол падала полоска света. .

Офицер постучал.

- Войдите, - услышал Пихт глуховатый, знакомый голос.

- Товарищ полковник, по вашему приказанию пленный доставлен, - доложил офицер.

- Вы свободны. Вот вам пропуск в гостиницу.

Когда офицер вышел, Зяблов по-стариковски медленно поднялся из-за стола. В округлившихся его глазах светились и радость и изумление.

- Мартынов? Павел? - тихо, почти шепотом спросил он.

- Собственной персоной, товарищ полковник, - ответил Пихт - Мартынов по-русски.

Зяблов быстро подошел к нему и обнял:

- Здравствуй, Павлушка!

- Здравствуйте... Здравствуйте, - снова повторил Мартынов, удивившись, как нежно звучит это обыкновенное русское слово. - Вот, довелось все же встретиться. Господи, я уж и не чаял...

Он почувствовал, что язык стал каким-то непослушным и твердым, как-то странно прозвучали его слова. Будто он вообще был немым и только сейчас обрел дар речи. Звук "л" соскальзывал, "г" получалось как горловое, твердое "х".

- Акцент у тебя сильный, - огорчившись, произнес Зяблов.

- Я боялся, что за русского не признают, когда вернусь домой.

Зяблов на столе расстелил газету, достал из шкафчика бутылку водки, колбасу, соленый огурец и полбуханки ржаного хлеба.

- Ты раздевайся, покажись, - сказал он, рассекая огурец на дольки.

Павел сбросил полушубок и, улыбаясь, подошел к столу.

Зяблов взял с тумбочки стакан, поискал второй - не нашел, снял с кувшина крышку. "Мне, старику, и этой хватит", - и разлил водку.

- Ну, Павел, как говорят, за встречу! Водка обожгла горло. Павел закашлялся, пытаясь поддеть ножом пластинку огурца.

- Что, крепка! - обрадованно воскликнул Зяблов.