Шуйский, проданный князь (СИ)

  Шуйский поднял на Потоцкого глаза, полные слез.

  - Ну, полно, полно, наплакался. Нетопежка и то не рыдает, а ведь она, Ян, слепая. Все от нее шарахаются, а она живет...

  - Он переживает все слишком остро - тихо докладывал Потоцкому иезуит, считает, что он, наверное, очень плохой мальчик, раз оказался без родительской любви. Предпочитает сидеть в шкуре медведя, свернувшись калачиком. Если честно, никогда еще не доводилось встречать маленького пессимиста! Ян всего боится, во всем видит только плохое, и даже то, что мы о нем заботимся, не очень-то его радует. Любит подолгу смотреть в окно или сидеть, скрючившись и сгорбившись, на ступенях винтовой лестницы. Молчит.

  - Это пройдет. Ему нужно время, чтобы освоиться. К тому же мальчик не понимает по-польски. Ему, наверное, страшно с нами.

  - Пан граф, он страдает не из-за того. Ян не такой маленький, каким кажется нам.

  - Я знаю. Вчера отловил в склепе - он подставлял летучей мыши свою шею, чтобы та выпила всю кровь.

  - Езус Мария!

  - Он неплохой мальчик. И наследник Потоцких из него выйдет славный. Меланхолия - наша фамильная черта. Переименовав его в Яна, я невольно вспомнил о судьбе своего предка, тоже Яна Потоцкого. Чудак, масон, ориенталист. Много путешествовал, но застрелился, вбив себе в голову, будто он - вампир! Чтобы не начать пить чужую кровь, он отдал расплавить серебряную сахарницу, приказал отлить из нее пулю, освятить на алтаре с должными молитвами, заправил ей дуэльный пистолет. Он, кстати, лежит у меня в оружейной. Отличная вещь, инкрустирована жемчугом, как новенький.

  Франтишек украдкой перекрестился.

  - Единственное средство от меланхолии - это любовь, продолжил пан граф. Если Ян увидит, что мы не только заботимся о нем, потому что необходим наследник, а любим, любим искренне, такого, какой он есть, он оттает. Привяжется и ко мне, и к вам, он будет плакать, оставшись без нашего попечения. А через десяток лет Ян Потоцкий, поверьте, в крайнем случае, будет помнить нечто смутное о том, что плакал. Дети быстро забывают.

  В этом их счастье. А нас вспомнит с благодарностью - добавил Франтишек.

  - Дай Бог.

  Пока шел этот разговор, Шуйский, отмытый и накормленный, уже спал. Ему ничего не снилось. А завтра будут гости, Яну подведут чудесную тоненькую девочку Магдаленку, кожа ее настолько белая и тонкая, что видно биение голубой крови. На лбу и за ушами завиваются змеиными кольцами золотые локоны. Длинный подол нежно-фиолетового платья шуршит по полу, падая на края серебряных туфелек. Глаза у нее огромные, серые. Шуйскому хочется без конца заглядывать в них, словно читая неизвестное послание, зашифрованное в этих точечках, лучиках и крапинках. Глаза - камушки. Пестрые, обкатанные.

  Это - Ян, скажут Магдалене, сын пана графа Потоцкого.

  - Что ты молчишь? Поцелуй девочке ручку - подсказывает Франтишек.

  Ян неловко целует.

  - Он только приехал из заграницы и не говорит по-польски. Ты его научишь, правда? - спрашивает у Магдаленки мама.

  - Научу. Они пробуют болтать. Ян не сразу понимает, что у него спрашивает девочка. Он всего лишь смотрит на нее.

  - Это пройдет. Они непременно подружатся - шепчет Потоцкому иезуит.

  Из дневника Шуйского.

  Первая запись - 24 мая 1913г.

  Я начал вести эти записи не сразу после того, как пан граф привез меня сюда. Тогда мне было восемь с половиной. Я мог бы записать все раньше, но мой домашний наставник Франтишек, настоящий иезуит, всякий раз отговаривал вести дневник. Он хотел, чтобы я сначала выучился по-польски, а уж потом - пиши как угодно и что угодно. Поэтому только теперь сажусь за дневник. Постараюсь писать по-русски, хотя здесь все равно будет много польского.

  Магдаленка - маленькая девочка, ее каждый субботний вечер приводит в гости мама, и, пока пан граф с ней кофейничает, мы играем в зале. Во что играем? Всю неделю меня учат танцевать, чтобы в субботу я взял Магдаленку за крошечные теплые ручки, поцеловал и сказал: ясна панна, потанцуете со мной? Она кивает. Мы кружимся, вертимся живыми волчками. Наш танец - это, конечно, не танец, не совсем танец, все что угодно, только не настоящий танец. Он не похож ни на один танец в мире. Просто мы балуемся и бесимся. Когда я с Магдаленкой, мне совсем не хочется плакать. Я даже не грущу о том, что было раньше. Наверное, я люблю ее. Но, кажется, мы понимаем под этим нечто иное, не то, что у взрослых.

  Вчера задумался: что, если пан граф расскажет Магдаленке, что я - не Потоцкий, не его родной сын, а Шуйский, купленный за 30 тысяч рублей? Она перестанет со мной танцевать, и я никогда больше не увижу Магдаленку? Или огорчится, но, узнав, что Шуйские - древний княжеский род, вернется?

  Если нет уроков, я поднимаюсь на самый верх и сажусь на выступ у окна. Смотрю на высокий выступ, на костельную башню с часами, на старые деревья, где свили себе гнезда вороны и откуда едва не свалился старый садовник. И думаю. Чаще всего о том, что мне надо смириться и забыть. Забыть все, что сделал со мной отец, забыть прошлое, полюбить пана графа, который очень хочет, чтобы все верили: я - его сын, а он - мой отец.