Шухов

— Кем ты хочешь быть, какая профессия тебе по душе?

Для меня вопрос был давно решен. Я ответил:

— Хочу быть инженером, как дед и отец.

Дедушка очень серьезно и, как мне показалось, несколько грустно посмотрел на меня и спросил:

— А ты знаешь, что такое быть инженером?

Когда я с юношеским энтузиазмом начал восхвалять профессию инженера, он заметил:

— Ты не знаешь, как это трудно. Надо думать, все время думать, днем и ночью, и все время придумывать новое, иначе тебя жизнь отбросит. Профессия инженера — это заводы, монтажные площадки, где тоже твое рабочее место.

Кроме того, это рабочие коллективы, воплощающие инженерные идеи, о них тоже нужно думать и о том, как трудно работать клепальщикам, котельщикам, кузнецам.

Все это было для меня откровением. Я понял, почему рабочие «Паростроя» так любили Владимира Григорьевича и единодушно избрали его главным инженером (тогда эта должность была выборной).

Конец двадцатых — начало тридцатых годов были годами напряженной работы как в области стальных конструкций, так и в области нефтяной промышленности. Были новые задумки и планы, но сдавало здоровье. Ему, привыкшему к самостоятельности и полной личной ответственности, претили бюрократические препоны, всякие проверки, ограничения, подбор кадров не по деловым качествам. В последние годы Владимир Григорьевич отходит от активной работы. Ограниченное врачами рабочее время посвящает встречам с учениками, консультациям, много читает, размышляет о судьбах отечественной техники. Вспоминая о дедушке, думая о его творчестве, мне кажется, что его успехи во многом объясняются его жизненной чистотой, нравственной строгостью, благожелательностью к людям и пренебрежением к материальным благам — то есть качествами, присущими передовой русской интеллигенции конца девятнадцатого века»^{270}.

Истощались силы, но чувство юмора не покидало Владимира Григорьевича. Например, в ответ на слова одного из сотрудников «Стальмоста», что Шухова по-прежнему рады видеть на работе, он ответил: «И в музеях у каждого из нас есть любимые экспонаты». А когда ему советовали почаще бывать на воздухе, парировал: «В таком случае самым здоровым человеком в нашем доме должен быть дворник! Он целыми днями подметает тротуар, поднимая при этом облака пыли».

Тем не менее до последнего дня поток ходоков к Шухову не иссякал, шли к нему за советом, подсказкой, консультацией. «Из бесед с Владимиром Григорьевичем мне особенно запомнился разговор о высотных сооружениях в 1937 году. Владимиру Григорьевичу было уже около восьмидесяти четырех лет. Выезжать из дому ему было утомительно. Но его квартира продолжала оставаться центром многих технических начинаний. Уже при входе в переднюю я услышал чей-то смех. Вероятно, он был вызван очередной шуткой Владимира Григорьевича. Через минуту показался и сам хозяин и, добродушно улыбаясь, ввел меня в свой кабинет, где уже сидело несколько гостей.

Сразу о деле ни в коем случае нельзя было говорить. Как обычно, первые полчаса отводились той легкой, всегда интересной беседе, которую не мог не ожидать, предвкушая удовольствие, каждый приезжавший к Шухову. В ходе этой беседы, оставлявшей какое-то удивительное ощущение живой мысли, Владимир Григорьевич неизменно и искренне интересовался, «как жив-здоров» собеседник, с неподдельным юмором сообщал о каких-либо казусах из своей жизни.

— Ну-с, а теперь перейдем к делу, — сказал Владимир Григорьевич, — и начал внимательно, не спеша, просматривать проектные материалы. В тот день я принес Шухову свой проект 600-метровой башни, премированный затем на Всесоюзном конкурсе ВНИТО строителей, посвященном 20-летию Октября. Башню эту, предназначенную для коротковолновых передач и других целей, по проекту предполагалось возвести в Москве, в парковом массиве «Зеленый стан». Уточнив со свойственной ему обстоятельностью все детали проекта и сделав ряд замечаний о дальнейшей разработке темы, Владимир Григорьевич, не ожидая просьбы, тут же написал свой отзыв… Затем, задумавшись на несколько минут, Владимир Григорьевич заметил:

— Это, конечно, закономерно, что самые большие высоты будут достигнуты именно у нас. Иначе и быть не может в наших условиях. И как же это хорошо! Самое, знаете ли, невыносимое, что может быть в жизни, — это стояние на месте. Нам ведь необходимо продвигаться вперед. Очень необходимо.

Когда я спросил Владимира Григорьевича, не утомила ли его столь затянувшаяся беседа, он с деланой суровостью ответил: