Шум. История человечества. Необыкновенное акустическое путешествие сквозь время и пространство

«Клавишное поветрие» оказалось на повестке дня немецкого рейхстага: левый либерал Ойген Рихтер (1838–1906), депутат от Либеральной народной партии и негласный лидер парламентской оппозиции, в 1901 г. произнес речь, которой аплодировали не только его соратники. Лишь тот, кому приходилось жить в доходном доме, где дети упражняются в игре на пианино «на всех четырех этажах сверху, глубоко внизу и в обеих соседних квартирах», может понять, почему так снизилась цена недвижимости. «Если бы вы только слышали, как… звучат каждый день одни и те же мелодии, с теми же ошибками, с теми же запинками ровно в тех же местах», – говорил Рихтер, считавшийся блестящим оратором. В зале звучали возгласы «Совершенно верно!» и смех, отметили стенографисты в протоколе заседания. По сравнению с фортепьяно механические музыкальные инструменты – благо цивилизации, ведь «они, по крайней мере, не фальшивят»[325].

На нервы горожан, уже натянутые до предела, все сильнее действовали домашние животные: собаки, кошки, попугаи и певчие птицы. «Собачники – самые бессовестные люди на свете», – жаловался замученный шумом Курт Тухольский в 1927 г. Им следовало бы унять своих брехливых питомцев. Последним от писателя тоже досталось. «Собака лает все время. Она лает, когда кто-то приходит и когда кто-то уходит – и в промежутке лает тоже, а если нет никакого повода полаять – лает просто так, глядишь, найдется и повод»[326]. Чувствительный к звукам Тухольский даже не пытается сдержать свой гнев. «Своя собака не шумит, она просто лает!» – пожалуй, самая известная цитата из его едкой сатиры «Что у них там наверху?» (Was machen die Leute da oben eigentlich? (1930), посвященной непонятному шуму из соседних квартир. «У Лёзеров маневры. Каждый вечер Лёзеры проводят в своей квартире перестановку… они выдвигают всю мебель к окну, снова расставляют ее по комнате… Нет, они развлекаются, катая по коридору два небольших пушечных ядра, память о мировой войне. У них цирк: они шлепаются на пол, поднимаются, снова растягиваются на полу»[327]. Жалоба Тухольского на то, как плохо приспособлено наше тело к защите от шума, увековечена в его «Замке Грипсхольм» (Schloß Gripsholm, 1931): «Если бы только Господь даровал нашим ушам способность закрываться!»[328]

Шум транспорта, техники и строек не давал покоя и после захода солнца. Поскольку днем рельсы обычно были полностью заняты, чиновники охотно переносили строительные работы на время, когда интенсивность дорожного движения была не так высока. Трамваи, омнибусы и такси ездили до глубокой ночи. В своей книге «Берлин, я тебя не забуду» (Berlin, ich vergesse dich nicht) писательница Ина Зайдель (1885–1974) вспоминала ночи в столице 1907–1914 гг. Ночной шум – будто «бесконечный внутренний монолог города»[329]. Металлический грохот и лязг формирующихся товарных составов с расположенного рядом Штеттинского вокзала смешивается со стуком копыт уставших за день омнибусных кляч, которые тащат свои повозки в депо. Близится полночь. Если кому-то и удается заснуть, то его разбудят рано утром, когда начнется уборка улиц. Сначала зашумят поливальные машины, затем начнут греметь мусорщики, которые везут мусорные баки на телегах или на ручных тележках, – будто звенит гигантский будильник[330].

Писатель Альфред Дёблин (1878–1957) воздвиг литературно-акустический памятник Берлину 1920-х гг. в своем романе «Берлин, Александерплац»[102]. «Бум, бум – перед закусочной Ашингера на Алексе бухает паровой копёр. Он вышиною с дом и шутя забивает в землю железные сваи… Кругом толпятся зеваки. Делать людям нечего – стоят и смотрят, как работает копёр. Рабочий на помосте все время дергает какую-то цепь. Тогда наверху что-то хлопает, шипит и бабах! – молот бьет сваю по башке… Дзинь-дзинь – по дощатому настилу громыхают трамваи… С грохотом проносятся поезда к Янновицкому мосту. А вот паровоз остановился, выпускает пары»[103][331]. Когда Франц Биберкопф, протагонист романа, выходит из тюрьмы Тегель после четырехлетнего заключения, для него настает «страшный момент» – и в акустическом смысле тоже.

«Шум! Спасите наши нервы!» – так был озаглавлен один из разворотов газеты Münchner Abendzeitung в октябре 1928 г. На этих страницах были опубликованы результаты опроса читателей, в котором принимали участие пешеходы, велосипедисты, водители, жители и гости города, а также союзы автомобилистов. Редакция, разумеется, не хотела показаться врагом прогресса, поэтому снабдила статью предисловием, в котором были такие строки: «Желание из-за шума отказаться от использования всякого рода техники, в особенности же транспорта, совершенно неразумно. Мы этого не можем и не хотим». Тем не менее борьба с шумом необходима. За небольшой промежуток времени дорожное движение стало таким оживленным, а «механические музыкальные инструменты получили такое небывалое распространение», что «наши нервы просто не могут безболезненно приспособиться к этим условиям»[332].