Шум. История человечества. Необыкновенное акустическое путешествие сквозь время и пространство

Стоит упомянуть еще двух знаменитых друзей, также немало страдавших от шума, – Фридриха Гёльдерлина (1770–1843) и Георга Фридриха Гегеля (1770–1831), которые делили одну комнату на двоих во время обучения в Тюбингенском университете. Там они изучали теологию, однако ни один из них не стал пастором. Гёльдерлин совершенно не переносил вторжения громких звуков в поток его мыслей, Гегель был гораздо устойчивее к акустическим помехам. 10 июля 1794 г. Гёльдерлин писал Гегелю, который тогда получил место домашнего учителя и жил в Швейцарии: «Милый брат! Я знаю, что ты время от времени меня вспоминаешь… В отличие от меня ты живешь в мире с самим собой. Тебе необходимо слышать поблизости какие-то звуки; мне же нужна тишина»[154].

В музыке раннего Нового времени люди обрели не только совершенно новый акустический мир, но и неслыханный до тех пор уровень громкости. В том, что касается тональности и композиции, ренессанс и барокко были еще тесно связаны со Средневековьем, однако их сила и инновационность были признаком уже другой эпохи. Произведения, основанные на современной полифонии, слиянии нескольких самостоятельных мелодических линий, звучали необыкновенно и чарующе. В первых оркестрах Нового времени разнообразие инструментов было меньше, чем даже в эпоху Ренессанса, однако они звучали гораздо громче благодаря растущей популярности духовых и ударных. Такие композиторы, как Дитрих Букстехуде (1637–1707), Георг Филипп Телеман (1681–1767) и Иоганн Себастьян Бах (1685–1750), писали и тихую камерную музыку, и мощные оркестровые произведения.

Развитие музыки продолжается в классический период, когда оркестры становятся больше и формируется европейская академическая музыка с такими жанрами, как симфония, концерт и соната, и такой формой, как фуга. На фоне этой эпохи разыгрывается самая известная драма в истории музыки – гений против болезненной зависимости, творчество вопреки ужасным страданиям. О глухоте Людвига ван Бетховена (1770–1827) много пишут, она уже стала легендарной, как и тот потрясающий факт, что композитор, полностью потеряв слух, продолжал писать музыку. Первые симптомы болезни проявились у него в 28 лет: начинающаяся тугоухость, тиннитус и связанная с ним гиперакузия (сверхчувствительность к громким звукам). Чем именно страдал великий композитор, до сих пор в точности неизвестно. К настоящему моменту у историков медицины есть предположения, что это могла быть либо хроническая нейросенсорная тугоухость, либо отосклероз (окостенение тканей внутреннего уха), либо атрофия слухового нерва в результате неизвестного нам инфекционного заболевания.

Карьера гениального пианиста началась в 1792 г. в Вене. Энергичный стиль исполнения и новаторские сочинения вскоре сделали его звездой сцены. Он был образцовым учеником Йозефа Гайдна и упражнялся как одержимый. Тем больше хлопот доставляла ему постепенная потеря слуха. 29 июня 1801 г. он пишет другу своей юности, врачу Францу Герхарду Вегелеру (1765–1848): «Только завистливый демон – мое плохое здоровье – вставляет мне палки в колеса, а именно: вот уже три года, как я все хуже и хуже слышу… в ушах все шумит и гудит день и ночь»[69][155]. Ванночки, впрыскивания масла, чай и минеральные воды не помогли, состояние больного ухудшалось, тугоухость превращалась практически в полную глухоту. В октябре 1802 г., находясь на лечении в Хайлигенштадте (Тюрингия), композитор пережил самую острую фазу кризиса. Не в силах более терпеть шум в ушах и прогрессирующую потерю слуха, он помышлял о самоубийстве. Курс лечения вновь оказался безрезультатным. В полном отчаянии он написал письмо двум своим братьям, Каспару Карлу и Иоганну, однако так его и не отправил. В историю музыки оно вошло под названием «Хайлигенштадтское завещание». «Я должен жить как изгнанник, – пишет он, – потому что как только я приближусь к какому-нибудь обществу, меня охватывает жгучий страх перед опасностью обнаружить свое состояние… Но какое унижение приходилось мне испытывать, когда кто-нибудь, стоявший подле меня, слышал издалека звук флейты, а я ничего не слышал… Такие случаи доводили меня до отчаяния, недоставало немногого, чтобы я покончил с собой. Только оно, искусство, оно меня удержало»[70][156].