Шум падающих вещей

После того, как я под диктовку Майи Фриттс записал адрес и с грехом пополам накорябал на обороте листа карту (на другой стороне были мои заметки для одной из ближайших лекций; мы должны были выяснить, имела ли Антигона[34] право нарушить закон, чтобы похоронить брата), мы с Аурой самым мирным образом принялись за наши обычные вечерние дела: пока Летисия смотрела мультфильм, мы вдвоем готовили ужин, рассказывали друг другу, как прошел день, смеялись, касались друг друга, сталкиваясь в нашей тесной кухне. Больше всего Летисии нравился «Питер Пэн», а еще «Книга джунглей». Аура купила ей пару кассет «Маппет-шоу»[35], не чтобы ее порадовать, а, скорее, потакая своей собственной ностальгии, стремясь вспомнить свою привязанность к Графу фон Знаку и беспричинное презрение к Мисс Пигги. Но нет, в тот вечер в нашей квартире звучало не «Маппет-шоу», а какой-то из тех двух мультфильмов. «Питер Пэн», да, точно, это был «Питер Пэн». «Эта история случалась раньше и будет случаться вновь и вновь»[36], – неизвестный рассказчик как раз произнес первую фразу, когда Аура, не по сезону облачившаяся в красный фартук с изображением Санта-Клауса, сказала, не глядя мне в глаза:

– Я тут кое-что купила. Напомни мне потом тебе показать.

– Что?

– Кое-что, – сказала Аура.

Она помешивала что-то на плите, вытяжка работала на полную мощность, вынуждая нас почти кричать, лампочка над плитой заливала ее лицо медью. «Какая ты красивая, – сказал я. – Все никак не привыкну». Она улыбнулась, хотела что-то мне сказать, но тут в дверях появилась Летисия, тихая, благонравная, с хвостиком, ее каштановые волосы еще не высохли после ванной. Я взял ее на руки, спросил, хочет ли она есть, и тот же медный свет заиграл на ее лице. Ее черты были моими, не Ауры, и это всегда трогало меня и в то же время огорчало. Пока мы ели, эта мысль не отпускала меня: что Летисия могла бы быть похожа на Ауру, могла бы унаследовать ее красоту, а вместо этого унаследовала мои грубые линии, слишком широкую кость и слишком крупные уши. Может, поэтому я так пристально ее разглядывал, укладывая спать. Я посидел с ней немного в темноте ее комнаты, нарушаемой лишь ночником в форме воздушного шара. Ночник испускал слабый приглушенный свет и менял цвет в течение ночи, так что комната Летисии светилась нежно-голубым, когда она звала меня, потому что ей приснился кошмар, и розоватым или бледно-зеленым, когда она звала меня, потому что в ее бутылочке закончилась вода. Так вот: там, в цветных сумерках, пока Летисия засыпала и замедлялся шепот ее дыхания, я разглядывал ее черты и размышлял об играх генетики у нее на лице, обо всех этих белках и их загадочном движении, имеющем целью отпечатать на ее подбородке – мой, явить мой цвет волос – в волосах моей девочки. Обо всем этом я думал, когда дверь приоткрылась, появилась полоса света, на ее фоне проступил силуэт Ауры, и рука поманила меня.

– Уснула?

– Да.

– Точно?

– Да.

Она взяла меня за руку и повела в гостиную, мы сели на диван. Она уже убрала со стола, из кухни доносился шум посудомоечной машины, напоминающий предсмертный клекот старой голубки. (Обычно мы не сидели в гостиной после ужина: нам больше нравилось залечь в кровать и посмотреть какой-нибудь старый американский ситком, что-нибудь легкое, веселое и утешительное. Аура привыкла обходиться без вечерних выпусков новостей и, хоть и любила пошутить над моим бойкотом, прекрасно понимала, насколько серьезно я его воспринимаю. Я не смотрел новости, да, вот так вот. Еще много времени должно было пройти, чтобы я снова смог выносить их, чтобы я снова смог впустить новости моей страны в мою жизнь.) «Смотри», – сказала Аура. Она протянула руки к другому краю дивана и взяла оттуда небольшой сверток в газетной бумаге.

– Это мне? – спросил я.

– Нет, это не подарок, – ответила она. – Точнее, он для нас обоих. Вот черт, я не знаю, правда не знаю, как это делается.

Стыд нечасто беспокоил Ауру, и все же именно стыд проступал сейчас в каждом ее движении. Затем ее голос (очень взволнованный) стал объяснять мне, где она купила вибратор, сколько он стоил, каким образом она заплатила за покупку, чтобы не оставить следов, как ненавидела в тот момент все годы религиозного воспитания, из-за которых в магазине на Девятнадцатой улице почувствовала, что в наказание с ней случатся ужасные вещи и что этой покупкой она застолбила себе место в аду. Аппарат был фиолетового цвета, шершавый наощупь, с невообразимым количеством кнопок и функций, но не той формы, какую приписал бы ему я со своим чересчур буквальным мышлением. Я смотрел на аппарат, дремавший у меня в ладони, а Аура смотрела, как я на него смотрю. Я не мог отогнать от себя слово «утешитель», которым иногда называют эту вещь: Ауре как женщине требовалось утешение, Аура – безутешная женщина.

– Что это? – спросил я. Глупейший вопрос.

– Ну а что это может быть? – сказала Аура, – Это для нас с тобой.

– Нет, – сказал я. – Это не для нас.