Шум падающих вещей

Я тут же понял, что она примерно моего возраста, может, парой лет старше или младше. Уж не знаю, что за таинственный язык объединяет людей одного поколения: совокупность слов или жестов, а может, определенный тембр голоса, определенная, одна на всех, манера здороваться, двигаться, благодарить или, садясь, закидывать ногу на ногу. У нее были самые светлые зеленые глаза, что я когда-либо видел, а девичья кожа на лице словно вступала в противоречие с выражением зрелой, много пережившей женщины. Лицо ее было как праздник, когда все гости уже разошлись. На ней не было украшений, кроме двух крохотных бриллиантов (мне показалось, что это бриллианты) в узких мочках. Майя Фриттс в защитном костюме, скрывавшем ее тело, провела меня в сарай, который, вероятно, раньше был стойлом. Пахло навозом, на стене висела пара масок и белый комбинезон.

– Наденьте это, – сказала она, – Мои пчелы не любят яркие цвета.

Я бы не назвал синий цвет своей рубашки таким уж ярким, но решил не спорить.

– А я не знал, что пчелы различают цвета, – начал было я, но она уже надевала на меня белую шляпу и объясняла, как крепить нейлоновую сетку к маске. Пропуская завязки у меня под мышками, чтобы связать их за спиной, она обняла меня, словно пассажир – мотоциклиста. Близость ее тела была приятна (мне показалось, я почувствовал, как ее грудь прижалась к моей спине), как и уверенность, с которой действовали ее руки, жесткость или бесстыдство, с которыми она касалась моего тела. Она откуда-то выудила еще пару белых шнурков, встала на одно колено, подвязала снизу штанины моих брюк и сказала безо всякого смущения, глядя мне в глаза: «Чтобы не кусали за чувствительные места». Потом она дала мне что-то вроде металлической бутыли, к которой крепились желтые меха, а себе в карман сунула красную щетку и стальной ломик.

Я спросил, давно ли у нее такое хобби.

– Никакое это не хобби, дорогой мой, – сказала она. – Я с этого живу. Лучший мед в регионе, уж извините, что сама вам это говорю.

– Вот это да. И как давно вы производите лучший мед в регионе?

Она рассказала мне об этом по пути к ульям. Об этом и не только – так я узнал, что несколько лет назад она переехала сюда жить, потому что эта асьенда – единственное ее наследство.

– Мои родители купили эту землю, примерно когда я родилась, – сказала она.

– Так значит, это все, что от них осталось, – предположил я.

– Еще остались деньги, – сказала Майя, – но их я потратила на юристов.

– Юристы стоят дорого, – сказал я.

– Они как собаки: почуют страх – и набрасываются на тебя. А я была совсем неопытная, когда все это началось. Кто-нибудь менее честный мог бы отобрать у меня все.

Достигнув совершеннолетия, она смогла сама распоряжаться собственной жизнью и принялась планировать отъезд из Боготы. Ей не было и двадцати, когда она окончательно переехала, бросив учебу и разругавшись из-за этого с матерью. Когда наконец было принято решение по делу о наследстве, Майя уже лет десять как жила здесь.

– И я никогда не пожалею, что уехала из Боготы. Я не могла больше там оставаться, ненавижу этот город. С тех пор я не возвращалась, не знаю, что там сейчас происходит, может, вы могли бы мне рассказать. Вы живете в Боготе?

– Да.

– И никогда не уезжали оттуда?

– Никогда, – сказал я. – Даже в худшие годы.

– Я тоже. Я все это пережила там.

– С кем вы тогда жили?

– С матерью, естественно. Теперь, когда я вспоминаю, наша жизнь кажется мне странной. Только мы вдвоем. А потом каждая пошла своей дорогой, знаете, как это бывает.

В 1992-м году она поставила в Лас-Акасиас первые неразборные ульи. Это было как минимум любопытное решение, учитывая, что Майя, по ее собственному признанию, знала тогда о пчеловодстве не больше моего. Те ульи протянули всего несколько месяцев: Майя ненавидела разрушать соты и убивать пчел, чтобы достать мед и воск, и тайно верила, что выжившие пчелы разносят весть по всей округе, так что в один прекрасный день во время сиесты в гамаке возле бассейна на нее обрушится целое облако жал, жаждущих мести. В итоге она заменила свои четыре неразборных улья на три рамочных, и ей никогда больше не приходилось убивать пчел.

– Но это было семь лет назад, – сказал я. – Вы не были в Боготе с тех пор?

– Была, по разным юридическим делам или чтобы найти ту женщину, Консуэло Сандоваль. Но я никогда не ночевала в Боготе и даже не оставалась там до темноты. Я бы этого просто не вынесла, не могу вынести там больше нескольких часов.

– И поэтому вы предпочитаете, чтобы люди приезжали к вам.

– Никто ко мне не приезжает. Но да, это правда. Поэтому я хотела, чтобы вы приехали сюда.

– Понимаю, – сказал я.

Майя подняла голову.

– Да, думаю, вы меня понимаете, – сказала она. – Думаю, так у всего нашего поколения, у тех, кто вырос в восьмидесятые, верно? У нас особые отношения с Боготой, мне кажется, это ненормально.