Шум падающих вещей

– Да, отдала. Она у меня здесь. Прослушав ее в первый раз, я была просто уничтожена. Пришлось выждать несколько дней, прежде чем прослушать снова, и все же мне кажется, что я вела себя очень смело, другой на моем месте спрятал бы ее и не переслушивал бы никогда. А вот я переслушивала, я слушала ее снова и снова и не могла остановиться. Не знаю, сколько раз, двадцать, а может, тридцать. Поначалу я думала, что включаю ее снова и снова, чтобы найти в ней что-то новое. А потом поняла, что именно поэтому ее и переслушиваю, что не найду там ничего. Папа слушал ее лишь однажды, верно?

– Насколько мне известно.

– Даже представить себе не могу, что он чувствовал, – Майя помолчала. – Он обожал ее, мою мать. Конечно, бывают хорошие пары, но у него это было что-то особенное. Потому что его забрали.

– Не понимаю.

– Его забрали, а она осталась такой, как прежде. Ее будто парализовало у него в памяти, скажем так.

Она сняла очки и поднесла два пальца (щепотку) к переносице, как делают все люди, чтобы не расплакаться. Я спросил себя, где в нашем ДНК записаны эти жесты, одинаковые или почти одинаковые в разных странах, в разных расах и культурах. А может, это просто вездесущее кино убеждает нас в этом. Да, такое тоже возможно.

– Простите, – сказала Майя Фриттс. – У меня до сих пор иногда бывает.

Ее бледный нос покраснел, как у простуженной.

– Майя, – сказал я. – Могу я задать вам вопрос?

– Попробуйте.

– Что там?

Мне не потребовалось уточнять, что я имею в виду. Я не смотрел на плетеную коробку, никак не указывал на нее (даже ртом, как делают некоторые: выпятив губы и дергая головой, как лошадь)[39]. Майя Фриттс посмотрела на дальний край стола, уперлась взглядом в пустой стул и произнесла:

– За этим я и попросила вас приехать. Как бы вам объяснить?..

Она сделала паузу, обхватила пальцами стакан пива, но так и не поднесла его ко рту.

– Я хочу, чтобы вы рассказали мне о моем отце.

Еще одна пауза.

– Простите, это я вам уже говорила, – и еще одна.

– Понимаете, я же не успела… Я была совсем маленькой, когда его… В общем, я бы хотела, чтобы вы рассказали мне о его последних днях, вы же тогда были с ним рядом. Расскажите мне как можно подробнее.

Она встала и принесла коробку, которая, по-видимому, была довольно увесистой, потому что Майя тащила ее, словно корыто с грязным бельем в прачечной прошлого века, уперев себе в живот и держась за ручки.

– Смотрите, Антонио, – сказала она. – Здесь вещи, связанные с моим отцом: фотографии, письма, которые писали ему, письма, которые писал он и которые я забрала назад. Весь этот материал я не нашла где-нибудь на улице, а собрала сама, это было непросто. Много всего обнаружилось у сеньоры Сандоваль. Например, вот эта фотография, взгляните.

Разумеется, я узнал ее в ту же секунду, я узнал бы ее, даже если б кому-то вздумалось обрезать или удалить фигуру Лаверде. Голуби на площади Боливара, тележка с кукурузой, Капитолий, серое небо моего серого города.

– Она была для вашей матери, – сказал я. – Для Элейн Фриттс.

– Я знаю, – ответила Майя. – Вы видели ее раньше?

– Он мне ее показал сразу, как сделал.

– А еще что-нибудь он вам показывал? Он давал вам какие-нибудь письма, документы?

Я вспомнил тот вечер, когда отказался зайти к Лаверде в пансион.

– Ничего, – сказал я. – Что еще у вас есть?

– Разное, – сказала Майя. – Пустяковые вещи, которые ни о чем не говорят. Но мне спокойнее оттого, что они у меня есть. Они – доказательства. Смотрите.

Она протянула мне лист гербовой бумаги. Это был счет: в верхнем левом углу я увидел логотип отеля, кружок неопределенного или неопределимого цвета (время оставило на листе свои отпечатки), внутри которого читалось: «Отель Эскориал, Манисалес». Справа от логотипа – следующий восхитительный текст:

«Счет выставляется в пятницу каждого месяца, оплата должна быть произведена без промедления. Заезд без питания не допускается. При заезде Отель взимает оплату минимум за один день».

Далее фигурировала дата, 29 сентября 1970 года, время прибытия постояльца, 15.30, и номер комнаты, 225. В следующую клетку была вписана от руки дата выезда (30-е сентября, всего одна ночь) и слово «оплачено». Постоялицу звали Элена де Лаверде – я вообразил, как она называет фамилию по мужу, чтобы избавиться от чужой возможной назойливости; во время краткого пребывания в отеле она совершила один телефонный звонок, съела ужин и завтрак, но не посылала телеграмм, не пользовалась прачечной, не покупала прессы и не арендовала автомобилей. Пустяковая бумажка, и в то же время окно в другой мир, подумал я. Вся коробка была заполнена такими окнами.

– Доказательства чего? – спросил я.

– Простите?

– Вы сказали, что эти бумаги – доказательства.

– Да.

– Так вот. Доказательства чего?

Но Майя не ответила мне. Она продолжала ворошить бумаги и говорила, не глядя на меня.