Шум падающих вещей

– Все это я раздобыла недавно. Я выяснила имена и адреса, написала в Соединенные Штаты, объяснила, кто я такая, вела переговоры в письмах и по телефону. И вот однажды мне пришла посылка с письмами, которые мама писала, когда впервые приехала в Колумбию, еще в шестьдесят девятом. И вот так и вышло, я как будто историк-архивист. Многим это кажется абсурдом. Мне еще тридцати нет, а я живу здесь, вдали отовсюду, как старая дева, и это дело стало для меня очень важным: восстановить жизнь моего отца, выяснить, кем он был. Вот что я пытаюсь сделать. Конечно, я не стала бы во все это ввязываться, если бы не осталась совсем одна, без никого, да еще так внезапно. Все началось, когда я узнала про мать. Это был такой абсурд… Я лежала здесь, вот в этом гамаке, когда услышала, что самолет разбился. Я знала, что она была в этом самолете. А спустя три недели погиб отец.

– Как вы узнали?

– Из «Эль-Эспасио». Они даже фотографии опубликовали.

– Фотографии?

– Да. Сфотографировали лужу крови. Пару-тройку свидетелей. Дом. Сеньору Сандоваль, она мне про вас и рассказала. Его комнату, и вот это было очень больно. Желтая газетенка, которую я всегда презирала… Презирала всю эту обнаженку, чудовищные фотографии, плохо написанные тексты и даже кроссворды, чересчур легкие. И вот эта газета приносит мне главную новость в моей жизни. Вот так ирония, да? Я поехала за продуктами в Ла-Дораду, и там, среди надувных мячей и ласт для туристов, прибывших на жаркую землю[40], лежала «Эль-Эспасио». А потом, какое-то время спустя, я осознала. Допустим, в субботу (я сидела тут, на террасе, и завтракала, а я так делаю только по выходным), так вот, допустим, в субботу я поняла, что осталась одна. Прошло уже несколько месяцев, я очень страдала и не понимала, почему так страдаю, ведь мы давным-давно жили отдельно, каждый сам по себе. У нас не было никакой общей жизни, ничего такого. И вот что со мной произошло: я была одна, совсем одна, между смертью и мной никого больше не осталось. Вот что такое быть сиротой: перед тобой никого нет, ты следующий в очереди. Твой черед. В моей жизни ничего не изменилось, Антонио, я уже много лет жила без них, но только теперь их вообще нигде не было. Не просто не было рядом со мной, а не было вообще нигде. Они как будто ушли куда-то, это трудно объяснить, но они глядели на меня, Элейн и Рикардо глядели на меня. А взгляд у отсутствующих тяжелый. Ну вот, а что было дальше, вы знаете сами.

– Мне всегда было так странно…

– Что?

– Что жена пилота погибла в авиакатастрофе.

– А. Не так уж и странно, если знаешь некоторые вещи.

– Какие, например?

– У вас есть время? – спросила Майя. – Хотите прочесть кое-что, что вроде бы не имеет отношения к моему отцу, а на самом деле имеет, еще какое?

Она достала из коробки журнал «Кромос», обложка была мне незнакома: название белыми буквами в красной рамке и цветная фотография женщины в купальном костюме. Руки она осторожно положила на скипетр, на пышной прическе покоилась корона. Королева красоты. Это был журнал 1968-го года, а женщину, как я не замедлил узнать, звали Маргарита Мария Рейес Завадски. В том году она победила в конкурсе «Мисс Колумбия». На обложке красовалось несколько заголовков, желтые буквы на синеве Карибского моря, но я не успел прочесть их, потому что пальцы Майи Фриттс уже открывали журнал на странице, отмеченной желтым стикером. «С ним надо поосторожнее, – сказала Майя. – В этой влажности бумага долго не живет, ума не приложу, как этот журнал протянул столько лет. Вот, смотрите».

«ТРАГЕДИЯ В САНТА^-АНЕ» – гласил внушительных размеров заголовок. И короткий подзаголовок: «Тридцать лет спустя после авиакатастрофы, прогремевшей на всю Колумбию, „Кромос” представляет эксклюзивное интервью с выжившим». Статья соседствовала с рекламой «Клуб-дель-Клан»[41], что меня позабавило: я множество раз слышал, как мои родители обсуждают эту программу. Над заголовком «Televisión Limitada» нарисованная девушка играла на гитаре. «Диалог с колумбийской молодежью, – гласило объявление, – невозможен без упоминания „Клуб-дель-Клан”».

Я хотел было спросить, что имеется в виду, но тут мне на глаза попалась фамилия Лаверде, рассыпанная по странице, словно грязные собачьи следы.

– Кто такой этот Хулио?

– Мой дед, – сказала Майя. – Который тогда еще не был моим дедом. Он тогда еще вообще никем не был, ему было пятнадцать.

– Тысяча девятьсот тридцать восьмой год, – сказал я.

– Да.

– Рикардо в этой статье не упоминается.

– Нет.

– Он тогда еще не родился.

– Родится только через несколько лет.

– Но тогда…

– Вот я и спрашиваю: у вас есть время? Потому что если вы спешите, я пойму. Но если вы хотите узнать, кто такой был Рикардо Лаверде, вам стоит начать отсюда.

– Кто написал это?

– Неважно. Не знаю. Неважно.

– Как это неважно?