Шумерский лугаль

Мой лагерь находится напротив главных городских ворот, которые носят название Ниппурских, потому что дорога от них ведет к этому городу. Я обитаю в шатре, захваченном среди прочих трофеев в обозе уммцев. Он сделан из плотной грубой шерстяной ткани, выкрашенной в темно-красный цвет. Местами краска выгорела или вылиняла, так что теперь шатер пятнист, представляет широкую гамму оттенков красного. Раньше в нем жил энси Уш. Дует прохладный северный ветер с далеких гор, поэтому я сижу в шатре неподалеку от открытого входа в компании Энкале и Тиемахта и вместе с ними смотрю на две башни по бокам от ворот, на которых собралось многовато народа.

— Замышляют вылазку? — отпив из трофейной бронзовой чаши, ранее принадлежавшей энси Уммы, глоток финикового вина, которое мне нравится больше местного пива, задаю я вопрос не столько своим собурдючникам, сколько самому себе.

— Вряд ли. Для атаки у них силенок маловато. Им бы крепостные стены удержать, — уверенно отвечает Энкале. — Машут флагом, наверное, хотят встретиться с тобой. Пойдем поговорим?

— Им надо, пусть они и идут к нам, — решаю я и приказываю: — Выдели караул, пусть встретят их парламентеров, скажут, что я гарантирую неприкосновенность, и приведут сюда.

— Сам схожу, — говорит энси Гирсу, ставит бронзовую чашу с недопитым финиковым вином на маленький деревянный столик, покрытый красноватым лаком, встает с раскладного стула с потертым кожаным сиденьем и выходит из шатра.

Мой покой охраняют копейщики из Лагаша и лучники-эламиты. Остальные войска, разделенные на три отряда, расположились напротив других трех ворот. Энкале берет с собой пяток лагашцев и идет с ними к Ниппурским воротам, хотя мог бы и не делать этого. В бою с уммцами у него не было возможности выслужиться, вот и старается сейчас. Осада — его последний шанс проявить себя в этой компании.

Делегация состояла из трех жрецов. Видимо, моя гарантия неприкосновенности не внушала доверия. То есть, не сдержать слово, данное врагу, шумеры не считают зазорным в принципе или позволяют только мне, а уверены в том, что жрецов никто не тронет, даже я. И то верно: если я — земное воплощение бога, зачем мне убивать своих ревностных служителей?!

Я встречаю их сидя и не предлагаю им сесть, не угощаю. Это выглядит еще более унизительным, когда Энкале садится рядом со мной и берет со столика чашу с недопитым вином. Всем троим за пятьдесят, что по нынешним меркам глубокая старость, а к старикам, тем более жрецам, принято относится с почтением.

— Расскажите мне, чем вы так прогневили богов? — вместо ответа на их приветствие задаю я вопрос.

— Не знаем, великий энси, любимец богов! — тяжело вздохнув, произносит тот из них, что стоит посередине, ухватившись двумя руками, густо покрытыми пигментными пятнами, за посох из светлого дерева с навершием из красного в виде рогатой головы быка. — Если бы знали, уже бы выпросили прощение у них!

— Я могу подсказать. Ваш правитель нарушил клятву, данную Месилиме, энси Киша, захватил не принадлежащие ему земли и даже посмел свалить священную стелу. Наверное, кто-то из вас присутствовал при принесение этой клятвы, — сказал я.

— Мы все трое слышали ее и предупреждали Уша, что за нарушение клятвы будет покаран богами. Он не послушал нас, заявил, что никаких клятв не приносил, а за других отвечать не обязан, — рассказал жрец и добавил печально: — За что и поплатился. И не только он.

— Да уж, он сильно разгневал богов, раз они помогли таким малым силам победить его войско, — согласился я, после чего спросил строго: — Зачем вы пришли?

— За миром, — ответил жрец. — Мы поняли волю богов, хотим исправить ошибки, заплатить за нанесенное им и тебе оскорбление.

— Что вы можете предложить мне ценнее своего города, который завтра будет захвачен и разграблен?! — насмешливо поинтересовался я.

На счет завтра я, конечно, загнул. Дай бог завтра закончить первый таран. Делают их не такие опытные плотники, какие были у меня под Кишем.

Жрецы, стоявшие по краям, посмотрели на стоявшего в середине, который склонил голову и сильнее сжал посох обеими руками.

— Мы сильно прогневили богов, но разорение города будет чрезмерной платой… — начал жрец.

— Ты лучше богов знаешь, какой должна быть плата?! — перебил я дерзко.

— Нет, мне не дано это знать, — смирено произнес он. — Я надеюсь, что боги услышали наши покаянные молитвы и пожалеют своих заблудших рабов, которые готовы заплатить за нанесенные обиды.