Шумерский лугаль

— Платой будет полное подчинение мне Уммы вместе со всеми поселениями. Отныне я буду вашим лугалем и буду назначать вам энси. За снятие осады заплатите мне десять мана (один мана — примерно полкилограмма) золота, двадцать мана серебра и тридцать мана бронзы. Моим старшим командирам, — показал я на Энкале и Тиемахта, — по десять мана серебра и двадцать мана бронзы, десятникам — по три штуки (штука — четыре метра на три с половиной) беленой ткани и тридцать шесть сила (немного более тридцати литров) ячменя, а простым воинам — по штуке ткани и двенадцать сила ячменя или, по договоренности, любой другой товар на эту цену. Каждый год вы будете выплачивать мне дань — сто гур ячменя, — потребовал я, увеличив количество запрошенного с Киша зерна Месаннепаддой, привыкшего к шестеричной системе счисления, до более приятного мне по десятичной системе.

В переводе на тонны это будет где-то от двухсот до двухсот двадцати пяти. Был готов сбавить немного, потому что даже половины этого количества мне хватит на содержание армии, которую собирался увеличить втрое. Как следствие, у Уммы будет меньше возможностей содержать большую армию, придется рассчитывать на мою защиту.

— Мы передадим твое пожелание… — начал жрец.

— Не мое пожелание, а волю богов, — опять перебил я. — Времени у вас до рассвета. Потом переговоры прекратятся и заговорят наши тараны, луки и копья. — Словно только сейчас вспомнив, я произнес, мило улыбаясь: — Забыл предупредить, боги разрешили мне ограбить и храмы. Место, где нарушили клятву, должно быть вторично и еще страшнее осквернено и только потом очищено.

Жрецы переглянулись, а затем дружно понурили головы. Теперь можно было не сомневаться, какое решение примут граждане славного города Умма.

— Энкале, проводи их, — приказал я. — Ты ведь завтра станешь энси Уммы, тебе придется держать совет с этими людьми, познакомься с ними поближе. Если кто-то не понравится, скажешь, я найду ему замену.

Энси Гирсу чуть не поперхнулся финиковым вином, которое отпивал из чаши. Энкале, наверное, посчитал, что платой за помощь мне будет выплата уммцев, которой был безмерно рад, судя по его улыбке, когда я произносил, сколько ему должны заплатить, а тут такая щедрость! Он еще не догадывается, что править придется не Гирсу, небольшим городком, где он свой, а большим и чужим, враждебным, где его будут считать соучастником убийства их родственников и друзей. Впрочем, всё будет зависеть от его умения ладить с городской верхушкой. Люди долго помнят бытовое убийство близкого человека, а гибель на войне воспринимается отстраненно. Тем более, что есть боги, на которых сваливают основную вину, а спроса с богов никакого.

38

Я помню главную заповедь любого правителя «хлеб и зрелища». Хлеба мы везем мало. Выплата дани Уммой начнется только в конце весны, после сбора первого урожая. Зато зрелище устроил запоминающееся. За образец взял римские триумфы. Первыми в город ввели трофейные колесницы, нагруженные добычей. Затем ехал я на бывшей колеснице Уша, украшенной позолоченной бронзой. За ней везли на обычной трех связанных пленников, старших командиров врага, Пабигалтука, Лупада и Билала. Я хотел провести их на буксире за своей колесницей, но двое из-за ран не могли идти самостоятельно. За пленниками шли рабы, женщины и дети, которые потом вернутся в деревни на Гуэдинне. Дальше ехали наши колесницы и шагали копьеносцы и лучники, нагруженные трофеями. Лагашцы уже знали, что мы разбили врага и взяли богатую добычу, но увидеть — это другое. Уверен, что и взрослые, и детвора, стоявшие на обочинах, будет помнить это зрелище до самой смерти. Это их энси и лугаль и солдаты их гарнизона — родственники, друзья, соседи или просто знакомые — победили превосходящего противника, значит, это и их повод для гордости и хвастовства. Теперь много лет события в своей жизни лагашцы будут отмерять от этой даты: «Это было через год (или за два года) до нашей победы над Уммой».

Пленников провезли до храма Нинурты, бога счастливой войны. Человеческие жертвоприношения пока или уже не приняты у шумеров. Я решил немного подкорректировать шумерские обряды, чтобы сильнее запомнили эту победу. Трех старших вражеских командиров поставили на колени на площади перед храмом и убили ударами булавы с двумя львиными головами.

— Нинурта, я выполнил твой приказ! — громко, чтобы слышали все на площади, произнес я, глядя на вход в храм, где в нише стояла каменная статуя бога. — Твои враги повержены! — показал я на три трупа, после чего приказал солдатам: — Увезите эту падаль и закопайте на дальнем краю кладбища.

На дальнем краю кладбища хоронят чужаков и отщепенцев.

Жрецы всех лагашских храмов уже знали, что земли Гуэдинна я раздал своим солдатам, поэтому никто даже не заикнулся о том, кому они раньше принадлежали, не предъявил права. Они надеялись, что этим и отделаются. Я тоже сперва не собирался напрягать с ними отношения, не был уверен, что меня поддержат горожане, точнее, вооруженная часть их, воинские отряды храмов. Визит командиров фаланг из этих отрядов стал для меня сюрпризом.