Шура. Париж 1924 – 1926

– Да, я и правда оттуда, – улыбнулся Гленуэй. – В какой-то степени это история моей семьи.

– Ты уже придумал название?

– Пока что я держу его в тайне.

– Если тебе нужно будет дружеское мнение, я с радостью прочту рукопись.

– Спасибо, Люсия. Это очень мило с твоей стороны.

– Надеюсь, Париж подарит тебе вдохновение.

– Именно с этой надеждой мы и приехали сюда. Знаешь, с 1921 по 1922 год мы были в Германии, но не нашли там чувств и надрыва, которые искали.

– Чувств? В Германии?

Вопрос Люсии скорее был риторическим, а поэтому все просто рассмеялись. Тем временем вернулся Борис с двумя бокалами мартини в руках. Отдав один бокал сестре, а другой – Шуре, он присел рядом с ними.

– Никогда не знаешь наверняка. Может, Париж станет нашим домом, как для Гертруды, – сказал Гленуэй.

Шура отчего-то подумала, что молодой поэт относится к Парижу точь-в-точь как она. «А может, он приютил меня, потому что я сама в это поверила», – подумала она.

В тот момент Монро, завидев кого-то в толпе, воскликнул:

– А, Гертруда! Мы только что вспоминали тебя, иди к нам!

Гертруда Стайн, одетая в пиджак с накинутым на плечи шарфом и длинную бархатную юбку с драпировкой, маскировавшую ее громоздкое тело, тяжелым шагом направлялась к ним. Создавалось впечатление, будто она несет в себе поэзию, драматургию, искусство и огромное богатство своей семьи. Эта пятидесятилетняя женщина обладала длинным, широким и немного крючковатым носом, глубоко посаженными сияющими глазами, выразительными бровями и крупными, толстыми пальцами. Женственности ей добавляли лишь юбка да аккуратно собранные в пучок волосы.

– Поди сюда, моя дорогая деточка, – сказала Гертруда маленькой щуплой женщине, шедшей за ней, и Шура едва не рассмеялась от подобного обращения.

«Дорогая деточка» была всего лишь на два года моложе самой Гертруды, у нее был большой изогнутый нос, густые брови, спускавшиеся к вискам, и весьма заметные усы над верхней губой. Ее губы, глаза и уши выглядели так, словно гравитация силой утягивала их вниз. С челкой, приклеенной ко лбу, короткими волосами, подстриженными на уровне ушей, и неряшливыми, низкими плечами, богатой одеждой, неуверенным языком тела и бесформенными сандалиями на ногах, она выглядела скорее не как богатая наследница, а как чей-то брошенный ребенок.

К столику на террасе приносили все больше и больше стульев, которые занимали гости. Гертруда Стайн говорила громким четким голосом и будто бы заполняла собой все пространство, что сильно контрастировало с ее спутницей – Алисой Бабетт Токлас, сидевшей на стуле так, словно она хотела провалиться под землю. Казалось, Алиса находится где-то совершенно в другом месте. Находясь среди людей, она будто стеснялась их и старалась казаться как можно более незаметной. Шуру удивляло подобное поведение, и на мгновение она подумала, что Алиса стесняется своей внешности. Однако ее неуверенность, очевидно, никак не была связана с этим. Наоборот, женщина выглядела так, будто гордится собой и своим пушком. Она знала, что ее окружают люди, считающие ее неприятной, но ей было все равно.

Когда Алиса Бабетт Токлас заговорила, Шура поняла, насколько ошибалась, судя о ней по внешности. Эта женщина была не просто возлюбленной Гертруды Стайн, но и ее консультантом, редактором, управляющим партнером в художественной галерее, секретарем, поваром и доверенным лицом. И вся эта работа доставляла ей огромное удовольствие. Она словно сама предпочитала оставаться на вторых ролях, уступая первенство более знаменитой партнерше.

– Я жду всех в Салоне в следующую субботу, – объявила Гертруда, поглаживая подушечками пальцев огромную коралловую брошь, которой она заколола свой шелковый шарф. – Пабло, Анри и Эрнест тоже будут, – как бы невзначай добавила она.

Гертруда имела в виду Пабло Пикассо, Анри Матисса и Эрнеста Хемингуэя. Они, как и Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Синклер Льюис, Эзра Паунд и многие другие представители искусства и литературы, входили в близкий круг не только госпожи Стайн, но и Алисы ДеЛамар. Отличие первой от второй заключалось лишь в том, что Гертруда сама была и писателем, и литературным критиком.

Гертруда Стайн всегда открыто говорила и писала о своей вере в равенство всех, независимо от пола, перед любовью, и никогда не испытывала дискомфорта, сообщая об этом. Ее первая книга, Q.E.D., или Quod Erat Demonstrandum, «Что и требовалось доказать», написанная в 1903 году и описывающая первый лесбийский опыт самого автора, увидела свет через много лет после ее вечеров у Алисы ДеЛамар – в 1950 году. Другие ее книги, такие как «Три жизни», «Нежные кнопки» и «Становление американцев», также затрагивали тему женской сексуальности.

– Когда будешь готов, Глен, мы можем организовать чтения одного из твоих произведений, – дружеским тоном сказала Гертруда.

– Почему бы и нет? – так же тепло ответил ей Гленуэй.

– Ты когда-нибудь думала о возвращении в Америку, Гертруда? – спросил Уэллер, затянувшись сигаретой. Другой рукой он по-прежнему продолжал держать ладонь Глена.