Шуры-муры на Калининском

— Ой, великий немой заговорил, смотрите-ка! Это я-то жить вам не даю? Да что бы вы без меня делали? Тебе, мил моя, уже пора репку вареную жевать, а ты в бойцовские бульдоги записалась, тоже мне, защитница! Нет ничего более нелепого, чем эта твоя тирада!

Но как следует поругаться им не дали — с кухни стройными рядами потянулись примадонны с подносами, уставленными посудой с едой. Льву посуду не дали, побоялись, что разобьет, походка его была уже нетвердой, ему поручили лишь столовые приборы. После небольшого Павиного допроса он сник, как-то весь скукожился, втянул голову в плечи и поджал губы, словно боясь сболтнуть лишнего. Он все время одергивал куртку и нервно теребил застежку от молнии. Видно было, что настроение его упало, и слегка поправить его могла лишь очередная рюмка, которую он сразу и выпил. Потом, наклонив голову набок, решил сказать тост, но сначала прочитал нараспев пронзительные, с его точки зрения, стихи:

Как чистая струна Амати,
Звуча на разные лады,
Поет монетка в автомате
Для газированной воды…

— Лидочка, я снова хочу за тебя выпить! — голос его слегка уже поехал, он немного путался, но видно было, что очень старается говорить и думать. — Ты, сама того не зная, открыла мне глаза на мир, ты как-то… — Лев замешкался, подыскивая слово, — как-то ненормально, абсолютно волшебно и по-своему очень красиво умеешь видеть обычные вещи или явления и учишь этому других. У меня такое ощущение, что до этого я их не замечал вовсе или просто не понимал. Я тебе безумно за все благодарен!

Он потянулся через стол и чокнулся с Лидкой. Ждать, пока остальные поднимут рюмки, не стал, поменял себе цвет градуса, снова перейдя на водку, махнул стопку до дна и «закусил» пивом, которое предварительно посолил, и потом тяжело плюхнулся на стул.

— Может, тебе пойти отдохнуть, а, Левушка? — Лидка научилась уже различать степени его опьянения и видела, что еще рюмка-другая — и его просто вырубит. Мордой в салат — это было, к сожалению, именно про него.

— Нет, я сейчас просто пойду домой, — Лев шумно встал, откинув стул, с трудом удержался на ногах, схватившись за спинку, и, пошатываясь, вышел.

Лидка бросилась провожать. В комнате, словно опираясь на сизый папиросный дым, повисла неловкая тишина. Веточка говоряще посмотрела на Паву.

— И что ты на меня так смотришь? Ты хочешь сказать, что это я его напоила? И что именно я всем вам порчу жизнь? — Пава снова отерла вспотевшие усики.

— Нет, ты ее нам удобряешь! — нашлась Веточка и вышла вслед за Лидой.

Лидка стояла в прихожей, Лева уже оделся и накручивал на шею длиннющий вязаный шарф, который уже наполовину скрыл его лицо. А Лидка, как молоденькая девушка, провожающая парня в далекий путь, держалась за воротник его пальто, словно пытаясь остаться на плаву и не уйти ко дну. Она смотрела на него снизу вверх, в ее глазах тоже не видно было дна, Лева утопал в них каждый раз, когда заглядывал в эту нежную обволакивающую глубину.

Ветка не столько увидела их лица, сколько почувствовала состояние, невероятную волну, которая накрыла и ее, окатив горячим мощным потоком, и быстро, словно боясь спугнуть, проскользнула на кухню. По ее телу побежали мурашки, вздыбились какие-то потаенные инстинкты, которые находились в долгой спячке, но сейчас вдруг резко всколыхнулись и обнаружились совершенно явственно. Но она, конечно же, сделала вид, что ничего не заметила, и нарочито загремела посудой в раковине.

Хлопнула входная дверь, Лидка вошла на кухню к Ветке и тяжело опустилась на стул.

— Что-то я совсем в себе заблудилась, запуталась, что ли… — она подперла голову руками, а потом закрыла ладонями глаза, при этом продолжая улыбаться. — Какая-то милая тупость появилась в организме вместе с этим мальчишкой, все время такая блаженная дурья полуулыбка, заметила? Не монализовская, совсем нет, именно дурья, нежелание уже одной выходить за пределы дома, а только с ним, все с ним, какая-то легкая оглушенность, даже самой нравится… Совсем забытое молодое ощущение. С ним даже молчать хорошо. И я теперь поняла, что лучшее в жизни случается молча. Только вот пьет, конечно. Молодой такой и пьет. А Павочка, вижу, не одобряет?

— А при чем тут она? Кто вообще при чем? Это твоя жизнь, и никто не вправе тебе указывать, даже на что-то намекать. — Ветка встала посреди кухни в позе сахарницы. — А она все время что-то доказывает, все время встревает, науськивает! Даже меня пытается сбить с панталыку! Такое ощущение, что я ей не просто дорогу перешла, а прям туда-сюда всю жизнь перед ней бегала! Главное, ты внимания не обращай, пусть ворчит, она иначе не умеет. Ты сама должна ответить на вопрос, счастлива ли ты.

— Счастье, оно разное… Если ты здоров, дети-внуки здоровы — это уже счастье.

— Я ж тебя о другом спрашиваю, ты ведь понимаешь, — сказала Ветка.