Шустрик

В шестом «А» ей назначили классное руководство – класс был сложный, недружный, с плохой успеваемостью и дисциплиной, и Санька взялась за него с особым упорством. Она разбила класс на новые звенья, провела серьезный разговор с безалаберным прежде председателем совета отряда. Она создала в классе редколлегию, дав задание каждый месяц выпускать по стенгазете. Главным ее нововведением стал литературный кружок, куда постепенно начали подтягиваться даже самые отъявленные двоечники, не пугаясь перспективы учить наизусть по три-четыре стиха в неделю, читать произведения, не входившие в школьную программу, и придумывать рассказы. Напоследок молодая учительница изучила все музеи Хабаровска, и, словно вернувшись в свое школьное прошлое, по субботам проводила экскурсии, «повышая культурный уровень в классе».

Санька, а вернее уже никакая не Санька, а Александра Семеновна, с первого дня полюбилась ученикам. Она умела рассказывать биографию литераторов так, что самый скучающий слушал с открытым ртом. А спустя время прочла им, наконец, стихотворение из своей коллекции, которая благодаря литературному кружку в Аничкове достигла сотни наименований. Произведение было трогательным, про мальчика, который помог солдатам найти немецкую пушку, а они даже не спросили, как его зовут. Александр Твардовский был еще одним любимым автором Саньки помимо Ольги Берггольц.

И после того, как она закончила, класс молчал. Санька привыкла к такой реакции и просто смотрела на ребят, ожидая, что же последует дальше. Дети сидели притихшие, нахмуренные и понурые, и Саньку порадовало, что ей удалось задеть какие-то струнки в их душах. И тут один мальчик почти неслышно сказал:

– Вы так читаете, будто все это видели своими глазами.

Санька услышала в его голосе нотки уважения.

– Так и есть, – ответила она. – Конечно, видела.

Шестиклассники вскинули головы и внимательно посмотрели на нее. Им и в голову не приходило, что их худенькая, красивая Александра Семеновна, которой от силы можно дать двадцать лет, видела войну.

– И участвовали? – прошептал тот самый мальчик.

– Я жила в блокадном Ленинграде. На фронте не сражалась, но…

Иногда она стеснялась своего прошлого. Среди Мишиных товарищей были те, кто подростком убежал на фронт, бился на передовой, а Саньке, хоть и довелось повидать многое – да только оно не всем было непонятно. А детям и вовсе: гораздо интереснее слушать про то, как ты в окопе немца своими руками душил, чем на санках больную мать вез и в тридцатиградусный мороз шел за водой.

Но 6 «А» внезапно зашумел, затребовал, чтобы она им рассказала про ту самую блокаду – ни разу ленинградцев не видели. И какой он вообще, город этот… Как на картинках – дворец и собор, и нарядный Невский? И, правда, что хлеба в войну очень мало давали? Граммов триста, вроде? 125?

Дети снова притихли. Был, оказывается, целый месяц, когда их Александра Семеновна ела только 125 граммов хлеба в день. И раненым в госпитале стихи читала. А после войны она с самими летчиками встречалась, вот это да…

Два урока она рассказывала им про свое детство. И про строительство школы, и про борьбу с чистописанием, и про зажигательные бомбы. Несмотря на то, что после войны прошло только пятнадцать лет – не все еще восстановлено, не все раны зажиты – несмотря ни на что, перед ней был совсем другой мир, другое поколение, иные дети. Не те, с которыми она строила школу, не те, с которыми ползала по крышам и стояла в очереди за хлебом в блокаду, и даже не те, у которых служила вожатой после войны. Блокадные дети были своими, знавшими обстановку, понимавшие ее с полуслова и делившие мир на две части – хорошее и плохое, фашистское и наше, в то время как среди послевоенных младших школьников, пожалуй, каждый третий считался оборвышем, беспризорником или просто нищим.

А сейчас перед ней сидели ребята, родившиеся после войны. Чистоплотные, опрятные, не знали они ни залпов, ни голода, ни плачущих от горя матерей. Но Санька понимала, что и это было совершенно особенное поколение – их отцы были из числа тех, кому удалось выжить на фронте.

С тех пор шестой «А» ходил за ней по пятам. Трудолюбивой Саньке снова удалось добиться своего – дисциплина улучшилась, успеваемость повысилась, и даже самые злостные двоечники начали схватывать тройки.

Ее уроки не пропускал ни один ученик, что, конечно, не могло не раздосадовать учителей других дисциплин. Литература и впрямь становилась у школьников любимым предметом, и первое время на переменках то и дело слышались восторженные возгласы в адрес Александры Семеновны. Учителя, поджав губы, старательно обходили детей, заслышав такие разговоры, и после уже, в учительской, на все лады крыли «какую-то там ленинградку».