Шустрик

Кухня была наполовину освещена тусклым светом – прямо под окнами горел уличный фонарь. Осушив стакан воды, Санька присела на подоконник и долго смотрела, как хлещет дождь, поливая опавшую листву, скамейки и тротуары. За спиной раздался скрип половицы, и на кухню вошел Миша.

– Ты чего здесь, Шустрик? – нахмурено спросил он, потянувшись за стаканом.

– Не спится…

– Приснилось чего?

– Приснилось… Бывает же такое: воспоминания во сне, – Санька поежилась.

Она услышала тяжелый вздох за спиной. Мише ли не знать, какие у нее бывают воспоминания.

– Снова львы? – поднял он брови, и налил еще воды из графина.

Санька покачала головой.

– Школа?

– Мы с тобой. И Услаев. В блокаду. Помнишь, в сугробах застряли? Ты еще в шапке своей кроличьей был…

Миша замер.

– Что, все так и приснилось?

Он подошел к жене и обнял ее за худенькие плечи. Она, не отрываясь, смотрела в окно.

– Это все твои открытки. Не надо глядеть на них каждый вечер так, будто мы с Ленинградом навсегда распрощались. Вот и снится невесть что…

– Ты не понимаешь. Я словно заново пережила тот момент.

Миша немного помолчал, потом развернул жену к себе и, взяв за подбородок, мягко приподнял ей голову. Санька отрешенно смотрела на него. Но Миша был серьезен. Он присел перед ней на корточки.

– Шустрик, в эвакуации я поначалу совсем не мог спать. Там было слишком тихо, слишком… хорошо. А ты оставалась одна, в страшном, темном Ленинграде, и я ничего не мог с этим поделать. Я был за сотни километров и так истязал себя мыслями, что с тобой может что-то случиться, что каждую ночь мне снились кошмары… Настоящее, но с кусочком выдумки: бомбежка твоего приюта, разгром нашей школы. Ты потеряла свой тулуп, у тебя отобрали карточки… И вой сирены – ты не представляешь, как я его боюсь до сих пор.

После войны, в небольшом уральском городке, я сидел в гостях у одного музыканта. Он достал из недр шкафа старый, жутко ценный метроном – похвастаться перед друзьями…

Миша не закончил, задумчиво уставившись в окно, а Санька мягко взяла его за руку. Ей не надо было говорить, что испытывал тогда Миша.

– А ведь я тогда даже не знал, жива ты или нет, – сглотнув, продолжил он и снова посмотрел ей в глаза. – Удары метронома я не стал слушать – срочно вышел в туалет. Люди не поняли, кто-то даже посмеялся – чего это я там так долго сижу… да разве ж им понять?

Это наше с тобой детство, Шустрик. Ты сама говорила, что другим ему уже не стать и забывать его нельзя, а я добавлю, что оно само станет о себе напоминать…, пройдёт время, и наши страхи станут сильнее, ведь годы идут. Нам надо только научиться бороться с ними и не переставать верить в лучшее. Жить дальше. Мы ведь для этого фашиста гнали?

И улыбнувшись, Миша притянул жену к себе, а Санька почувствовала, как, несмотря на горечь слов, на душе становится легче. Ей снова не верилось, что после всех бед и расставаний, Миша был рядом и обнимал ее.

– Пойдем-ка спать? – он заглянул ей в глаза и поднялся с корточек. Но сделав шаг в сторону комнаты, неловко оступился и рукой задел стакан с остатками воды. Осколки со звоном разлетелись по всей кухне.

Молодые родители замерли на месте – нет, не проснулись дети… Миша виновато взглянул на жену – кажется, это был любимый Санькин стакан.

– На счастье, дорогой, на счастье! – она широко улыбнулась ему и кинулась собирать остатки стекла.

Когда Максима пришла пора отдавать в ясли, Мишу перевели в Хабаровск, и семья Алексеевых снова принялась складывать вещи. На этот раз Санька не воспротивилась – жены военнослужащих и опыт семейной жизни научили ее претерпевать такого рода неприятности, и она решила махнуть рукой – что Владик, что Хабаровск – все едино не Ленинград.

Осмотрев новую квартиру и отметив про себя, что она, благо, не хуже прежней, Санька заявила, что теперь ей самое время поступать на работу. Она любила своих детей, но бойкая натура давно рвалась к неустанному труду.

Миша все разузнал, разведал, и кандидата педагогических наук с ленинградским дипломом без лишних разговоров приняли в государственную среднюю школу соседнего района. Уже через неделю Санька стояла перед своими первыми учениками – новоиспеченным 6 «А» классом.

Так потянулись рутинные будни. Первый год в детском саду Максим, как все дети, много болел, и Саньке приходилось часто отпрашиваться или брать больничный, но все-таки она чувствовала себя как нельзя лучше. Школа и дети – это действительно было ее пристанище. Она с удовольствием вела уроки, посещала педсоветы, проверяла домашние задания. Саньке казалось, будто впервые за много лет ее выпустили на свободу, и со всей ответственностью подошла к работе.