Шустрик

– Ну, отвечай же, если не боишься! – крикнула Александра Семеновне ошалелым друзьям, и прытко, как девчонка, отбежала в сторону.

– Ответить, – пошамкал губами Миша. – Ну хорошо… – опираясь на палку, он схватил столько снега, сколько мог, и принялся лепить снежок. Руки плохо слушались, снег рассыпался, но, наконец, что-то подобное ему удалось.

Александра Семеновна с Виктором жуть не надорвали животики.

–Хорооош, хорош воин! – крикнула Александра Семеновна. Шедшие рядом подростки шарахнулись в сторону, промямлив что-то вроде «сумасшедшая бабка». – Словно скульптуру мастерил! Ну, давай, кидай!

– Давай, старина, покажи, на что ты способен! – подхватил Виктор.

Миша посмотрел на свой неаккуратный снежок, который уже начал таять в его дрожащих, теплых рукавицах, и уже размахнулся, чтобы кинуть. Но тут…

Он увидел перед собой тоненькую восьмилетнюю девочку в новенькой с иголочки белой шубке. Из-под большой меховой шапки торчали две косички, белесые от мороза. Коричневый портфель валялся у забора, а Санька нещадно дралась с ватагой мальчишек, отбрыкиваясь то с одной стороны, то с другой. Они уже набросились на нее всей толпой, как вдруг ее встрепанная голова показалась из самой гущи, и Санька крикнула:

– Алексеев, тебе не стыдно смотреть? Девчонку бьют, а он стоит!

И крепко сложенный, всегда отличавшийся силой Миша бросился ей на помощь.

А потом они вместе шли домой. И пока Санька отряхивалась у парадной, Миша покорно ждал, держа в руках ее тяжеленный портфель. А на следующий день она повела его смотреть Львиный мостик на канале Грибоедова – там они долго стояли и рассказывали друг другу свои мечты. Миша хотел, чтобы ему подарили новый деревянный грузовик, а Санька – чтобы все дети мира могли каждый день есть сколько угодно мороженого…

Совсем скоро он тащил ее на руках по Невскому, медленно передвигая ноги. Она тогда совсем устала и сквозь сон бормотала какую-то чушь: что надо бы выступить еще в одной квартире, там очень плохо ее подружке… Кате, кажется…

А Катя-то Еремко умерла в тот самый день. Возвращаясь домой, Миша увидел, как возле парадной дома неподалеку укладывали на санки маленькое девчоночье тело. Подбежав поближе, все понял…

Наврал он сегодня с три короба. Не мечтал ни о каком космосе, вообще не думал о том, доживет до сегодняшнего дня или нет. Мечтал об одном – чтобы Шустрик была рядом… И что греха таить – до сих пор так желает.

И из старческих глаз Миши потоком хлынули слезы. Виктор, казалось, примерз к месту, а Александра Семеновна распахнула и без того большие глаза.

– Что ты, Мишенька?

Мишенька… Как же ласково умеет она согреть, успокоить. И на негнущихся ногах, весь сгорбясь, тяжело дыша и даже не пытаясь унять рвущиеся наружу слезы, медленно пошел он на встречу Александре Семеновне, в ее распахнутые, ожидавшие снежка, объятия.

Он уткнулся ей в шею, а она, прижавшись, принялась поглаживать его по седым волосам, неповоротливой шее, сутулой больной спине, укутанной в теплый шерстяной шарф и толстую куртку.

– Мишенька мой, Мишенька, – шептала Александра Семеновна, чувствуя, как и ее душат слезы. – Дурачок ты мой…Старик… Никуда ведь не делась наша любовь… Ведь и старые, и молодые любят. Просто у молодых она безветренная, нежная, сладкая… А у нас другая… Вот сидишь ты в кресле и любишь. Рядом или нет – неважно. Чего же ты плачешь, Миша…Ну случалось, обидели мы с тобой друг друга, но ведь все также вместе… Вместе, Миш.

– Знаешь, Шустрик, я сейчас понял, что всегда жил только потому, что ты есть на этом свете… Ты была смыслом всей моей жизни. Помнишь, я в блокаду болел? Сильно болел, все думали, что помру.

– Конечно, помню, я тогда себе места не находила…

– А я выжил, потому что хотел быть с тобой. Представлял, как ты одна без меня осла с зайцем играешь. Я ведь и на фронт тогда сбежал из эвакуации, чтобы тебе доказать, что способен на что-то. Думал: вот, получу награду, Шустрик обрадуется, может, даже замуж за меня выйдет. А если погибну в разведке – так тому и бывать, зачем мне жизнь сдалась? Ведь у меня никого кроме тебя не осталось.

Из Москвы я все время в Ленинград рвался. Бывало, сижу на уроке, и одна мысль гложет – где там Санька моя? И в армии потом до генерала дослужился. Знаешь, почему? Ты должна была гордиться своим мужем, и ты… гордилась им.

Казалось, все остановилось вокруг. Виктор неловко топтался в стороне, не решаясь нарушить эту трепетную идиллию. Тихие снежинки кружились в замерзшем воздухе, опускаясь на землю.

– Я и сейчас горжусь, – Александра Семеновна отстранилась от Миши и серьезно посмотрела ему в глаза.

– Правда? – он удивленно поднял брови. – Разве я достоин тебя?

– А разве нет?

– 

Ты все делала ради Ленинграда. Ради людей во всем мире. А я… все делал только ради тебя.

Александра Семеновна насмешливо посмотрела на него и покачала головой.

– Какой же ты смешной. Ей-богу, смешной.

И Миша почувствовал, как тает под серьезным взглядом Александры Семеновны, а его губы машинально тянутся к ее губам.