Шут

Яркий ксеноновый свет заливает КПП. Выше крыши сторожки взмывает шлагбаум. Оглядываюсь. Мимо меня шелестит шинами ярко-жёлтая Хонда-купе. Дорогая штучка. За рулём девочка-пипеточка. Смотрит она строго прямо. До укрывшегося за будкой ссыкуна ей нет никакого интереса. И дело тут не в высокомерии. Просто не приучили её обращать внимания на тех, кто на обочине.

Девочка уезжает, возвращая округе жёлтый свет уличного освещения. Я иду обратно на лавочку. Охранник, опустив шлагбаум, присаживается рядом.

— Дочка директора Дорожно-Строительного управления, — сообщает он. — Что-то рано сегодня. Обычно раньше двух ночи не возвращается. С парнем, что ли, поругалась?

— Ссора с молодым человеком — ещё не повод возвращаться домой вовремя, — ставлю под сомнение его версию. — Скорее всего, новая игрушка понадобилась.

— Какая игрушка? — не понимает охранник.

Пожимаю плечами:

— Не знаю. Я не силён в молодёжной моде. Может, шубу енотовую хочется, колечко с сапфиром или новомодную электронику, гаджет какой-нибудь. Слово-то какое противное — гаджет. Тьфу!

— При чём здесь раннее возвращение домой? — продолжает недоумевать охранник.

— А при том, что игрушки покупают пай-мальчикам и пай-девочкам. Сам-то отпрыску своему тоже что-нибудь обещаешь за послушание.

— Но я не могу дать ему такую же машину, как у этой свиристелки, — возмущается охранник. — У меня таких денег отродясь не было. Я даже украсть столько не смогу.

Нет, ну что за подход — не заработать, а украсть. В словах охранника вселенская обида на несправедливость бытия. Где вы, коммунисты 21 века? Большая часть России готова подпустить красного петуха новоявленным богатеям, а вы сытенько подрёмываете в депутатских креслах. Только я против революций с реками крови и групповыми изнасилованиями. Потому и не поддакиваю охраннику.

— Её папа тоже не ворует, — заявляю я.

— Да ладно, не поверю, — кривится охранник.

— А ему и воровать не надо. Положил себе зарплату в миллион, и никто ему не указ. Спросить-то за это некому.

— Что ж твой хозяин не спросит? — укоряет меня охранник.

Не поверите, сколько раз мне приходилось держать ответ за губернатора. Для простых людей все, кто приближен к «Папе» — одна шайка-лейка.

— Рабочие ДРСУ не бастуют, а ему чего, больше всех надо? — говорю. — Он играет по правилам. Единую тарифную сетку отменили. Приказа щемить хамоватых руководителей сверху не поступало. Гуляй пока, рванина. Пардон, уже не рванина, а господа директора.

— Но ведь кто-то должен… — словно обиженный первоклассник, тянет охранник.

Кто-то должен, всегда кто-то должен. Не удивлюсь, если это сидит в нас на генном уровне. Так что обижаться тут не на что. Губернатор не защитит. А кто? Пора бы осознать, что царя-батюшки давно нет. Это ему было выгодно заботиться о своих подданных. Он оставлял государство сыну. С семнадцатого года мы уже даже и не подданные. Сначала мы стали «большинством», гегемоном (прости, господи), затем не менее абстрактными строителями социализма и коммунизма, на нынешнем этапе удостоились нового прозвища — электорат. Ещё одну дрянь иноземную в наш язык привили — электорат. То ли электричка, то ли трактор, нечто большое и неодушевлённое. К людям обращаются «народ» лишь в лихую годину. Логично, что я в душе против периодичной смены власти. Это всё равно, как в семье жена начнёт раз в четыре года приводить нового мужа. Что за семья такая будет? Но об этом я вслух никогда не скажу. И поэтому я отшучиваюсь:

— Да у нас страна сплошных должников. Кто должен соседу, кто банку, кто-то должен лечить, а кто-то — учить. Законы должны работать, а правосудие нести справедливость. Ей- богу, страна должников. И при этом мы молимся: «… и оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим…» Парадокс. Вот когда станем страной обязательств, тогда всё наладится.

— Дождёшься, — скептично хмыкает охранник.

Я же полон радужных надежд:

— Нам не привыкать. Приход Христа веками ждём, коммунизм нам к двухтысячному году обещали. Терпели, верили. И другое светлое будущее подождём. Доля наша такая: терпеть и надеяться. Главное — вера. С ней легче. Вот так-то, брат.

А брат-то не очень проникается идеей подождать, молчит, прикидывая мои слова к своему мировоззрению. Так не пойдёт. Вера не терпит сомнений. Вера, она вообще выше бытия.

— Кому верить? — он словно читает мои мысли.

— Не кому, а чему, — спешу поправить его, иначе он перекинется на личности. — Верить надо в идею. Людям — не всегда. На мой взгляд, люди лживы, особенно те, кто сделал Идею своей профессией. Сама Идея — свята, а вот служители её, особенно кто повыше, далеки от идеала. Никто из них не оскопил себя, не зашил горло и не удавил свои амбиции. Я не верю в святых на земле. Там, где человек, все смертные грехи на месте.

Во я сказал! Как гуру. Охранник молчит, похоже, подбирает, что ответить или спросить. Ага! Боится ляпнуть не в тему и выставить себя в моих глазах (глазах какого-то шута) дебилом.