Шут герцога де Лонгвиля

– Ты меня за кого-то другого принимаешь! – степенно отвечал Анри. – Она не только не злилась и не гнала меня, но и наверняка в данный момент умирает от жалости и сострадания ко мне, бедняжке! – он выдержал паузу и хитро посмотрел на друга. – Я сделал вид, что не могу говорить, она сразу и отстала.

– Ну ты… – Франсуа был ошарашен. – Как же теперь…

– Знаешь, – беспечно продолжал молодой человек. – Это была великолепная возможность подурачиться. К тому же баронесса ничего не заподозрила, готов поклясться.

– А тебе не страшно? Она ведь может здорово отомстить, когда обман раскроется.

– Да пусть мстит, я не возражаю.

– Анри… А как ты после всего этого собираешься предстать пред нею?

– Обыкновенно. Пусть падает в обморок, я разрешаю.

– Как бы тебе падать не пришлось, – скептически заметил приятель.

– Видел бы ты ее лицо, когда она пыталась заставить петь бедного калеку! А потом, когда поняла, что он даже собственного имени выговорить не может!.. – Анри покатился со смеху.

– Ты никогда не слушаешь моих советов! – с досадой произнес Франсуа. – Значит, я их больше не буду давать! – он решительно встал. – Все! Я ухожу к себе и можешь ко мне не стучать, не открою!

И прежде чем Анри успел сказать слово, он ушел, хлопнув дверью.

– Я же – болван! – вслед ему крикнул молодой человек и тихо добавил. – И этим все сказано…

В просторном зале, убранном золотистым шелком, за огромным великолепным столом, ломящимся всевозможными кушаньями, восседали господин герцог и его знатная дочь. Они расположились напротив друг друга – каждый на торце длинного стола, и, не спеша, отправляли вовнутрь все съедобное. Это был завтрак в духе де Лонгвилей. Когда-то отец и дед нынешнего герцога любили пировать в своем чудесном замке в обществе друзей и знакомых. В те добрые времена, было, что поесть и попить и что сказать друг другу. Каждая трапеза превращалась в пирушку, каждый день был похож на праздник, каждое появление нового гостя считалось событием. А вот теперь… Теперь время было другое. Хотя еды на столе по-прежнему хватало, но приемов уже не устраивали. Мало, кто посещал замок. И совершенно не о чем стало говорить за столом. Ели без аппетита. Это словно была какая-то работа, за которой удавалось убить полчаса невеселого времени, молча поглазев на домочадцев за скучным столом.

Герцог отпил вина из бокала и закусил отлично приготовленным молочным поросенком. Мыслей никаких не было, как и желания поделиться ими вслух.

Но неожиданно Генриетта нарушила молчание:

– Отец, – сказала она. – Вы очень добрый человек, гораздо добрее, чем представлялось мне всегда.

Сначала герцог даже не понял, что девушка обращается к нему, а когда смысл сказанного дошел до него, он понял, что ему справедливо польстили, и ответил:

– Да, конечно, моя дорогая дочь, я человек добрый и справедливый!

– Да, вы справедливы! Вы покровительствуете убогим, нуждающимся в защите!

– Каким убогим? – удивился герцог.

– Вы умеете жалеть и оказывать помощь! – горячо говорила баронесса. – Господь учил быть чутким к страданиям ближнего!

– Постойте, дорогая дочь. О чем вы говорите?

– Вы еще и скромны, отец! Я его видела, того несчастного юношу, который по утрам метет мостовую под моими окнами.

Герцог явно ничего не понимал:

– О чем вы говорите, дочь моя?

– Пусть сейчас же этого юношу приведут сюда, и вы вспомните, о ком я говорю.

Де Лонгвиль, недоумевая, подал знак стоявшему поодаль Жану, тот поклонился и вышел.

– Я была растрогана, – призналась баронесса. – Когда поняла, насколько вы чутки к людскому горю.

– Мне кажется, дорогая дочь, что монастырь вложил в вас слишком много богобоязненности!

– Вы пожалели несчастного, – не замечая слов отца, взахлеб продолжала Генриетта. – Я уверена, вам за ваше великодушие воздастся в мире ином, вы – на пути ангелов…

Герцог смущенно улыбнулся, мельком окинув взглядом стол, на котором оставалось еще очень много вкусного…

– Эй, бездельник! – Жан барабанил в дверь каморки Франсуа. – Открывай!

Испуганный юноша немедленно отодвинул щеколду.

– Ты чего запираешься? – накинулся на него слуга де Лонгвиля. – Немедленно одевайся и ступай к герцогу в желтый зал!

– Но…

– Я же сказал – немедленно!

Дверь за Жаном закрылась, а Франсуа стал лихорадочно искать, в какой одежде ему предстать пред строгими очами господина герцога. Вскоре он понял, что придется идти в том, что есть. И с тоской подумал о расспросах господ, о мести Жана, о том, что придется признаться в продаже ливреи.

Глубоко вздохнув, опечаленный Франсуа поплелся в желтый зал.

Он робко вошел и остановился у самых дверей.

– Пройди сюда, к столу, – сказал ему герцог и обратился к Генриетте. – Вы довольны, моя дорогая дочь?

– Но это не тот юноша! – заявила молодая баронесса. – Я его знаю. Его имя Франсуа. Он вчера падал с лестницы, не так ли?

– Вы настолько осведомлены о жизни наших слуг, дочь моя? – герцог был немало удивлен.

– Нет, так вышло, что вчера мне довелось беседовать с этим юношей, он мне признался, что он недавно пострадал от падения…

– У вас восхитительная память, дорогая моя! – воскликнул герцог, отрываясь от цыплячьей ножки.