Шут и Осень

А она, тем временем, скинула тёмный плащ, оставаясь лишь в белом, сотканном из лунного света и тумана одеянии. Длинные, до середины ладони рукава, почти полностью скрывали её руки, зато разрезы по бокам широкой юбки открывали белую кожу идеальных ног. Как же он мечтал, чтобы эти ноги, обвивались вокруг его бёдер... Лиф платья – белая, просвечивающая ткань, плотно охватывал её тело, скрепляясь впереди маленькими деревянными пуговками. Хидежи слышал, как падают они на каменный пол, срываемые его нетерпеливой рукой. На ней не было нижних юбок, корсета, сорочки... Когда лунный свет пробился сквозь сплетающиеся ветви деревьев, Хидежи увидел, что это платье, обшитое серебряной нить ничего не скрывает. Округлость её груди отчётливо выделялась, маня прикоснуться, соски порочно натягивали полотно, и он испытывал почти болезненное желание подойти и обхватить их губами прямо через ткань, чтобы оставленная ртом влага натирала нежную кожу, исторгая из её груди хриплые стоны.

Он очнулся от тихого смеха листвы, подсмотревшей за его фантазиями. Графиня опустилась на колени перед каменным бортом фонтана. Только сейчас Хидежи рассмотрел разложенные там предметы. Руна с изображением осоки, лишающая движения, ветка осины, лишающая силы, перо дрозда – его знак... Он знал этот древний ритуал – лишения врага своей воли. Но разве ей это надо? Он и так готов служить ей. Вечно, забыв про всё, что когда-то было важно для него, лишь бы хоть изредка чувствовать её губы на своей коже, на своих губах, на своей плоти. Он уже ощущал, горячее возбуждение, поднимающееся из самых недр, посылающее жар во все клеточки тела, превращающее плоть в камень... Графиня, ворожея, кем бы он ни была, достала из-за пояса тонкий серебряный кинжал и сделала надрез на пальце, капелька крови, выступившая на молочно-белой кожи странно заворожила Хидежи. Он смотрел, как она проводит пальцем по ветке, скрепляя заговор кровью. Словно сотворённый из тьмы, возник рядом с ней чёрный дрозд. И Хидежи, с удивлением понял, что заговор подействовал – его тень исчезла. Графиня ласково погладила птицу по головке и, взмахнув рукой, отпустила в полёт.

Она поднялась с колен и повернулась к Хидежи. Лёгкий румянец на её щеках, блеск глаз и порочная улыбка – она была возбуждена так же сильно, как и он. Хидежи это чувствовал. Медленными, искушающими движениями она начала расстёгивать деревянные пуговки на лифе платья, которые тянулись до самого пояса. Справившись, она развела в стороны половинки лифа, обнажая свою маленькую упругую грудь с возбуждёнными сосками. Её голос, подобно шёпоту греха вплетался в сумрак парка:

– Заговор нужно скрепить поцелуем...

Да! Да, он готов скрепить любой заговор, пусть он даже будет на его смерть, лишь бы получить заветный поцелуй. Графиня таинственно улыбалась, подходя всё ближе. Её ладони легли на его напряжённые плечи, погладили шею, зарылись в волосы. Она заставил его наклонить голову, чтобы припасть к горячей груди. Хидежи задрожал, пробуя вкус её кожи. Это было что-то невообразимо прекрасное и порочное. Её стон сорвал путы с его тела, и он обхватил губами тугую вершинку, прикусил и с силой всосал. Рукой он сжал другой сосок, слегка его покрутил, рождая ещё один стон в груди графини. Вкус её нежной кожи помутил рассудок. Давление в основании члена заставляло забыть обо всём, кроме потребности в ней. Почти с болью он оторвался от её груди и жадно прижался к губам, вторгаясь языком на запретную для него территорию. Её горячий нежный язык тут же ответил манящим движением, завлекая его всё глубже...

Громыхнул гром, весь замок сотрясся. Хидежи проснулся и резко сел в постели. Его тело было покрыто потом, а сердце стучало, как бешеное. Она пробралась даже в его сны, туда, где раньше царили лишь холод и тьма. Ему никогда ничего не снилось. Но теперь... Теперь она была и там. А это означало, что он пропал. Оставалось лишь признать такое очевидное, но желанное поражение...

* * *

Она была похожа на сломанную куклу. На марионетку, которую выбросил хозяин, потому что она больше не была новой и красивой. Её маленькое платье истёрлось и испачкалось, волосы выцвели, краска облупилась с некогда розовых губ, на деревянном теле – царапины. Когда-то эта кукла была ярким пятном на каждом ярмарочном выступлении. Ведомая длинными тонкими нитями, она пела и плясала под звон монет, завлекая зевак, пока ловкие руки воришек обчищали их карманы. Эта кукла путешествовала по бумажным декорациям маленькой сцены, и весь мир был для неё открыт.