Шут

Настоящее имя этого человека было Ларс. А прозвище свое он получил за удивительный, граничащий с волшебством, дар управляться с марионетками. Вообще-то Ларс Виртуоз много чего умел делать бесподобно хорошо — петь, жонглировать, показывать акробатические трюки и чудесные фокусы — но куклы были его главным талантом, дарованным небесами. В руках Шутова хозяина они не просто казались живыми, они были живыми. Все кто видел представления Виртуоза, сходились во мнении — этот бродячий артист мог бы выступать перед самим королем. Но Виртуоз не был тщеславен до такой степени, чтобы соваться во дворец. Ему вполне хватало приличных заработков от выступлений на улицах. Сколько городов и стран объехал он со своими артистами — иной человек и пять жизней проживет, столько не увидит. Но к тому моменту, когда Шут попал в ученики к Виртуозу, тот все реже стал выезжать за пределы Закатного Края: что-то там ему напророчили недоброе на чужбине, и он перестал гоняться за новыми впечатлениями дальних странствий.

Виртуоз не был ни злым, ни добрым. Он был просто хозяином. Хозяином жизни. Своей и еще десятка людей, что неизменно следовали за ним с места на место, из города в город. У них было три фургона. В самом большом жил сам Виртуоз с семьей, к которой причислялся и Шут. Во втором — силач, его жена-дрессировщица и их уже почти взрослый сын-акробат Дейра, лучший друг Шута. Именно этот парень стал его первым наставником, научил ходить на руках и не бояться падать. Обычно Дейра выступал в паре с милой девушкой по имени Фей, обитательницей третьего фургона. По молодости лет Шут не задумывался, почему Фей делит этот фургон с двумя братьями-жонглерами, а когда стал постарше, то уже так привык к особенностям их взаимоотношений, что иначе эту семейку и не представлял.

Все артисты были разными: по возрасту, по складу ума и опыту, но объединяло их одно — безусловное признание Виртуозова главенства. Его авторитет был непререкаем и прочен как скала для всех, включая двух дрессированных псов. Впрочем, надо отдать должное, и сам хозяин труппы относился к своим людям с уважением. Ко всем, кроме Шута, который казался ему, такому мужественному и сильному, нелепой ошибкой природы. Виртуоз просто не понимал, как можно быть столь мягким, доверчивым и беззащитным. Слезы маленького Шута были для него что запах крови для дикой собаки. А плакать тому приходилось нередко, ибо работать в труппе Ларса Виртуоза было совсем не то же самое, что есть медовые пряники. Виртуоз со всех спрашивал наравне. И Шута он гонял до седьмого пота, добиваясь от него такой же безупречности, как и от остальных артистов. Перетруженные мышцы, мозоли на руках, редкие часы отдыха и бесконечные упражнения были неизменными спутниками Шутова детства. Хотя главная беда заключалась не в этом. Просто Шут не мог, ну никак не мог стать таким, каким хотел видеть его хозяин. Тот же, вероятно, полагал, что колотушки — лучший способ исправить дурного мальчишку, сделать из него настоящего мужчину. Так что попадало Шуту часто. За нерешительность, за излишнюю мечтательность, за неумение — а главное нежелание! — постигать суровую науку мужской жизни, которая, по мнению Виртуоза, в первую очередь подразумевала умение постоять за себя. Именно последнее злило его особенно. 'Ты же парень! — кричал Виртуоз. — Возьми этот проклятый меч и защищайся! — клинок, конечно, был деревянный, но это ничего не меняло — Шут просто отказывался брать его в руки и учиться фехтованию. Это было… все равно, что пить гнилую воду из отравленной чашки.

Обычно в своих воспитательных мерах Виртуоз ограничивался крепкими тумаками и затрещинами, но порой он доставал ту самую кожаную плетку с короткой рукоятью… Хвост у нее был всего один, но и его хватало, чтобы как следует располосовать Шутову спину. До такой крайней меры дело обычно доходило в тех случаях, когда непутевый ученик 'позорил' хозяина при других, проявляя то, что Виртуоз называл слабостью. Этого стерпеть Ларс уже не мог, по его мужским понятиям позор можно было смыть только кровью.

В первое время Шут рыдал до судорог, но, став постарше, научился терпеть боль молча. Только потом, отпущенный на все четыре стороны, прятался где-нибудь и позволял горькой обиде выйти наружу вместе со слезами. Иногда его находила Дала. И в такие минуты она, в отличие от мужа, почему-то была добра к нему: утирала заплаканное лицо, обнимала нежно, как настоящая мама, прижимая его лохматую голову к груди и говорила, что он все равно хороший, и для нее — лучше всех мальчишек в мире… А потом мазала окровавленную спину каким-то целебным зельем. Лишь став взрослым, Шут понял, какое невыносимое чувство вины за выходки мужа испытывала эта добрая женщина, ибо сама она всегда имела другое мнение относительно их с Виртуозом приемыша. Но перечить вспыльчивому самолюбивому супругу Дала не смела, как, впрочем, и все остальные…