Шведская семья Ивановых

– Да, я знаю. Но позволь мне хотя бы сказать… Я очень перед тобой виноват, только теперь это осознаю, что я наделал. Ведь у меня все было, все! Ты у меня была, дом у меня был, дети… Я им отцом был, а тебе – мужем любимым… А теперь я никто, Настя. Никто. Пустой воздушный шарик. Не муж, не отец… Никто.

– Ну, ты сам виноват, допустим.

– Да, да! Виноват, конечно. Но что мне теперь с самим собой делать, Насть? Как дальше жить? Скажи…

– Я не знаю, Валь. Правда не знаю. Извини, у меня голова просто раскалывается, не соображаю ничего…

– Хочешь, я тебе зеленого чаю заварю? Тебе же всегда помогал зеленый чай. А ты пойди пока, приляг… Я тебе в комнату принесу.

– Хорошо… Мне и правда прилечь надо.

– Иди, я сейчас.

Настя прошла в спальню, бухнулась на кровать, застонала от вновь нахлынувшей головной боли. Закрыла глаза, унеслась куда-то в температурном ознобном тумане… Показалось даже, задремала ненадолго. Может, на пару минут всего. Проснулась оттого, что увидела входящего в спальню Валю с подносом в руках. На миг появилось странное ощущение, будто перенеслась по времени назад, в прошлое… Когда так же болела и Валя приносил ей в постель зеленый чай. И все идет тем самым порядком, как было раньше. Скоро придут девчонки с тренировки, он их накормит ужином и придет к ней… И будет лежать рядом. И тихо гладить ее по голове, приговаривая что-то невразумительное – ничего, мол, завтра будет утро, тебе будет легче, и все пройдет…

– Вот чай, Насть… Я приготовил… – услышала она голос Вали, и наваждение тут же исчезло.

Нет, никакого прошлого больше нет. Есть только настоящее. Сейчас они поговорят с Валей, и он уйдет. Или они уже поговорили? Он ведь что-то сказал ей… Что-то про себя… Что виноват, что идиотом был… Да какая теперь разница, в общем? Разницы-то никакой…

А ведь она на секунду поверила, что прошлое вернулось. Чего только не почувствуешь в температурном ознобе. Усмехнулась грустно, села на кровати, произнесла тихо:

– Давай свой чай… Спасибо. Да ты садись, Валь, чего ты стоишь? Вон, на кресло садись…

Валя послушно уселся на мягкий подлокотник кресла, проговорил осторожно:

– Я тут чего подумал-то, Насть… Вернее, не подумал даже, а попросить тебя хочу… Давай оставим пока все как есть, а?

– Не поняла… Что ты имеешь в виду? – Настя чуть не поперхнулась чаем.

– Ну… Пусть пока девчонки не знают, что я им не отец? Ты ведь не сказала им ничего, правда?

– Нет. Не сказала. И Никите ничего не сказала.

– Да, да… И он пусть ничего не знает. Ну сама подумай, Насть… Это же такая травма для девчонок будет. Был один отец, потом другой объявился… И Никите тоже… Ничего не говори… Ну какая тебе выгода от того, если он правду узнает?

– Хм… Выгода… О какой вообще выгоде может идти речь, не понимаю?

– Ну прости, неправильно выразился… Но я очень тебя прошу, Насть…

– А я не знаю, Валь, правильно ли это, понимаешь? Не знаю… По-моему, Никита имеет право…

– Да какое еще право? Почему?!

– Потому… Потому что это, по меньшей мере, нечестно по отношению к нему. Это во-первых. А во-вторых…

– Не надо! Не надо во-вторых, Насть! Умоляю тебя! Ну хочешь, я перед тобой на колени встану?

Он и впрямь быстро упал на колени, опустил голову, застыл в этой нелепой позе. Молчал, ничего не говорил. Настя вдруг увидела, как на его затылке под редкими прядями волос намечается лысина… И горло сжало жалостью. Еще и кашель подступил некстати, и замахала руками, проговаривая с большим трудом:

– Не надо, Валь… Встань… Ну зачем ты… Принеси мне лучше воды. Видишь, у меня приступ кашля начинается… Давай быстрее, ну!

Он подскочил быстро, опрометью бросился на кухню, принес воды, расплескав по дороге половину. Когда приступ кашля прошел, она проговорила тихо и хрипло:

– Ладно, я подумаю, Валь… Обещаю… Может, ты в чем-то и прав… А сейчас пока ничего не скажу, соображаю плохо. Ты иди, Валь, чего-то меня опять в сон клонит… Иди… Дверь за собой только не забудь закрыть. Иди, Валь, иди…

* * *

На улице шел дождь. Мелкий, холодный. Даже не дождь, а плотный сырой туман, затягивающий в свое унылое нутро. Да, и погодка тоже под стать настроению… И в машину садиться не хочется. Хотя, казалось бы, ведь там спасение от этого морока. Нет, не хочется, и все тут…

Валентин поднял воротник ветровки, шагнул в морось, поежился. И пошел прочь со двора, унося с собой последние Настины слова – «я подумаю…».