Шведская сказка

- Сперва мой царственный брат предлагал мне корону Курляндии, уверяя, что местное дворянство только и мечтает об этом, затем свои же шведские офицеры предложили мне корону Финляндии, явно не посоветовавшись с моим братом… И теперь я торчу здесь и должен пожинать плоды его предприятий… А почему никто не предложит мне корону Швеции? – мелькнула мысль. Но Карл сразу отогнал ее. Надолго ли…

В первый день Гусман начал медленное погружение в пучину пьяного угара. Сперва, алкоголь никак не мог справиться с воспаленным сознанием капитана, и он сидел в портовом кабаке, поглощая кружку за кружкой обжигающей жидкости, оставаясь трезвым. Вид у него был такой устрашающий, что к нему не смела приближаться ни одна живая душа. Лишь кабатчик, опасливо поглядывая на необычного посетителя, подносил ему полные бутылки, даже не стремясь убрать со стола опорожненную посуду. К еде Гусман не притрагивался.

Левинг с Хадсоном уселись подальше от своего капитана и принялись незамедлительно поглощать пищу, запивая ее изрядным количеством спиртного. Фенрик быстро охмелел, его вдруг прорвало, и он стал изливать душу собутыльнику. Левинга трясло в рыданьях, он стремился упасть на грудь Хадсону, но тот, привычный к солдатским застольям, спокойно отодвигал его в сторону, не прекращая основного занятия – набить, как следует брюхо и как следует выпить. Испуг от случившегося с его товарищами давно прошел, и теперь очерствевшее сердце солдата было далеко от сочувствия юноше. Окруженный с юношеских лет однообразной замкнутостью не только казармы, но и всего армейского быта, всю жизнь, общаясь лишь с себе подобными, его человеческие чувства давно притупились и огрубели. Пережитое, лишь подстегивало желание пользоваться сиюминутными благами жизни, оставаясь безразличным к окружающему. Точно также он поглощал пищу, пил водку вместе со своими товарищами, когда они были еще живы, даже не вымыв испачканные в крови только что вырезанного или казненного по приказанию капитана русского караула. И лишь насытившись, он обращал внимания на запекшуюся чужую кровь. Он мог сполоснуть руки в лесном ручье, отодрав грязь мелким песком, а после спокойно усесться на берегу и выковыривать ножом из под ногтей чужую кровь. Но, главное было сперва насытиться. Вот и сейчас, набив, как следует брюхо, он краем глаза покосился на остекленевшего Гусмана, и поняв, что в ближайшие часы, а скорее дни, он не потребуется своему начальству, спокойно вытер об мундир руки, легко подхватил уже расплывшегося по столу и что-то бормочущего, всхлипывающего Левинга, перебросил его через плечо и, показав кивком хозяину кабака на Гусмана – мол, расчет с него получишь, шагнул прочь.

Капитаном, наконец, овладело отупение. Мозг просто отделился от тела и перестал существовать. Видимо, это стало заметно окружающим, и скоро вокруг Гусмана веселилась какая-то компания, а две шлюхи обнимали его и громко хохотали. Капитан смеялся вместе со всеми, перестав совсем что-либо соображать. Все стало обрывисто, смутно и расплывчато. Иногда он обнаруживал себя на кровати, хотя груду тюфяков трудно было назвать этим словом, в какой-то комнате, насквозь провонявшей рыбой, и этот запах, казалось пронизывал его до костей, но Гусману было безразлично. Он не видел лиц, вместо них обнаженные женские груди, принимавшие необъятные размеры, чьи-то волосы опутывали его, голоса роились в голове, он сам выкрикивал что-то, порывался встать, но его опять увлекали за собой на ложе. Потом он опять оказывался в кабаке, за столом, опять что-то пил, и даже чем-то закусывал. Потом снова эта ужасная комната, женщины без лиц, неудержимая похоть, выплескивающаяся в чьё-то женское лоно, чьи-то стенанья и конвульсии под тяжестью его тела, его собственные судорожные движения, вездесущее зловоние рыбы и так до бесконечности.

Капитан не знал, сколько прошло дней, когда, наконец, он очнулся. В помещении было темно, но нестерпимо воняло, что отозвалось тут же спазмами желудка. Едва сдерживая рвоту, Гусман пошарил по сторонам, обнаружил рядом с собой еще какие-то студенистые обнаженные тела, судя по формам – женские, и резко рванулся прочь из этого вертепа, наступая на тех, кто был рядом. Они заворочались, что-то возмущенно забормотали, но ему было все равно. Главное, в темноте добраться до стены и найти выход. Нащупав дверь, капитан изо всех сил толкнул ее и выпал на улицу. Не поднимаясь с колен, он опорожнил свой желудок. Его рвало долго и мучительно больно. Слезы застилали глаза и казалось все кишки вывернулись наружу, но не избавили от ощущения, что они были набиты толченным стеклом. Нестерпимая резь закручивала тело в спираль.