Швея из Парижа

Кое-как она встала со своего места и направилась к сцене. Аплодисменты не смолкали; некоторые из присутствующих отодвинули стулья и приветствовали ее, когда она проходила мимо. Столик Алекса оказался прямо у нее на пути, и Эстеллу что-то словно толкнуло в сторону, когда Алекс тоже сдвинул стул, встал, коснулся ее обнаженной спины, наклонился и прошептал на ухо:

– Мои поздравления. Я так горжусь тобой.

Эстелла взошла на сцену, выслушала все, что Бэйб рассказывала о ней самой и ее творениях, одну руку как бы небрежно приложив к уху, куда Алекс нашептал те слова и где продолжал звучать голос – нет, не голос, а легкий шелест, – который он никогда раньше не позволял себе, когда они не были наедине: «Я так горжусь тобой». И затем, еле слышно: «Как мне тебя не хватает».

Бэйб протянула ей руку и пригласила к микрофону. Эстелла уже знала, что скажет.

– Эту награду следовало бы вручить моей матери, которая научила меня всему, что я умею. В четыре года она дала мне в руки иголку, кусочек ткани и велела что-нибудь сшить, любую очень простую вещь. И я пошила, как тогда думала, точную копию вечернего платья Скиапарелли. Теперь-то я понимаю – мама имела в виду совсем другое!

Она сделала паузу, пережидая, пока умолкнет смех; Алекс тоже улыбался.

– Никому не удавалось подняться на сцену и получить награду за сделанное в одиночку. Так было всегда, потому что свой вклад в работу вносит множество людей, о которых никто не знает. Мама многим пожертвовала ради меня, иначе я сейчас не стояла бы здесь. И без моих друзей Джейни и Сэма – тоже. И без моей сестры Лены. – По залу пронеслась волна шепотков: Эстелла официально признала Лену сестрой. – Однако, кроме функциональной и технической, в любом виде искусства есть еще эмоциональная составляющая. Она происходит из наших знаний и нашего опыта, а также из наших чувств. Есть еще один человек, которого я должна поблагодарить. Мужчина из театра Пале-Рояль, я говорю вам спасибо из самой глубины своего сердца.

На этих словах она развернулась и покинула сцену, понимая, что говорить что-либо еще было бы непорядочно; без Алекса часть ее мира просто не существует.

* * *

Остаток вечера прошел как в тумане. Эстелла немного потанцевала с Сэмом, хохотала и кружилась, стараясь сделать всякое нелепое движение, которое только можно придумать. Выпила много сайдкара. Позировала фотографам десятка газет и журналов. Когда она присела за стол поболтать с Бэйб, люди продолжали подходить с поздравлениями, и Эстелла начала рассказывать свою историю – как была рисовальщицей и переправляла в Америку копии моделей; под воздействием эйфории и выпитого виски она преподносила все это как забавные выдумки, и вокруг собралось много слушателей. Скоро она поняла, что окружена толпой людей из высшего общества и им все довольно интересно.

Эстелла мгновенно лишилась дара речи, потеряла нить разговора, и, как следствие, очередная фраза вырвалась у нее на французском. Она помотала головой и рассмеялась:

– Сама не знаю, что говорю.

Спустя некоторое время толпа рассеялась, и тогда Эстелла поднялась на крышу Метрополитен-музея. От открывшегося вида перехватило дыхание. Нью-Йорк-Сити раскинулся вокруг, будто ткань с замысловатым узором, сверкающая огнями, словно пайетками и расшитая небоскребами, а по центру пуговицей блестела луна. Эстелла улыбнулась. Ей хотелось кричать от радости – столько энергии в ней было. Она добилась всего, что задумала когда-то, покидая Париж. Получила награду за собственный бренд модной одежды. Так почему же ее не оставляет ощущение, что чего-то не хватает?

Если бы можно было вернуть Лену, показать ей, что мир все еще способен творить добро! А еще Эстелла не знала, сможет ли когда-нибудь простить маму; понять и простить не всегда одно и то же. И почему-то на той же самой крыше сейчас находится мужчина, душу которого Эстелла когда-то держала в руках, как самый любимый и самый драгоценный подарок, и с которым она теперь безнадежно и безвозвратно разлучена.

* * *

Алекс долго наблюдал за Эстеллой. Ее улыбка: она ударяет по тебе, как выпитый прямо из бутылки виски, мгновенно возвращая к жизни каждую клеточку твоего тела. Ее глаза: серебристый свет того раннего парижского утра, когда Алекс оставил Эстеллу после ночи взаимных откровений и вопреки разуму влюбился в нее еще больше. Ее тело: загорелая кожа спины в вырезе платья, плавный изгиб позвоночника, тонкие красивые руки. Единственное, чего ему хотелось сейчас, – положить ладони ей на плечи, коснуться губами шеи, увидеть, как Эстелла закроет глаза и припадет к нему, а потом поцеловать ее – так, как целовал каждую ночь в своих снах.

Однако ничего этого Алекс не сделал. Вместо того он окликнул Эстеллу, и она замерла на месте – каждый дюйм тела мгновенно напрягся, руки вцепились в перила, а веселость улетучилась с лица. Он был готов отдать все, что угодно, лишь бы не быть причиной этого, и отдать все, что угодно, чтобы заставить ее улыбнуться, а не напрячься.

– Как ты? – спросила она равнодушно.

– Прекрасно.

– Надолго приехал?