Швец. Второй шанс для бандита

— Саша… — выдавливаю из себя, — я не знаю, как так вышло. Я не хотела, не желала ничего плохого…

— Нет, — усмехается он и опрокидывает в себя остатки алкоголя из стакана, — ты хотела. Ты желала. Ты прекрасно знаешь, сколько стоит информация. Знаешь, что она может стоить не только этой чертовой предвыборной гонки, но и жизни! — Он дергает горловину рубашки, срывая несколько пуговиц. — Решила, что если я вылечу, вы станете мне не нужны? Нет, моя дорогая, такого не будет. Но ты охерительно талантливо дважды просрала возможность дать дочери семью. Учти, теперь все, что ударит по мне, ударит и по Марье. Поблагодари Бога, что она ещё маленькая и ничерта не понимает. В частности, что живет с насильником, деспотом и мошенником. Кажется, так меня называли в эфире? О, а мы можем посмотреть, — зло иронизируя он хватает со стола пульт и наводит на экран телевизора.

— Не надо, — качаю головой. — Пожалуйста, я не хочу!

— Ещё один статус, правда, забыли. Бывший зэк. А ты знаешь, почему он не прозвучал? — прищуриваются Швецов.

— Почему? — Спрашиваю эхом.

— Потому что после того, как сдохла та гнида, что заказала отца, один не в меру заботливый финансовый директор компании «Армада» решил, что сыну его партнёра, безвременно подкинувшего этот земной мир, нужно временно исчезнуть с радаров. И лучше всего не сопротивляться обвинениям в убийстве по личным мотивам, а присесть на пол года в изолятор. Конечно, ради его же безопасности.

— Ты его сам убил? — перехватываю горло рукой и чувствую, что пол начинает качаться под ногами.

— Сам… — усмехается Швецов. — Надо было и Аверина валить, но я верил ему, как отцу. Пока он не продал компанию по частям за бесценок. По той же схеме, как они разоряли другие предприятия. Понимаешь?

— Нет, — выдавливаю из себя со свистом.

Потому что не хочу понимать.

— Мне плевать на бабки отца, Варвара. Своих достаточно. И в их дела я никогда не вмешивался. Но крыс я не прощаю, — заканчивает тяжело и многозначительно. — Аверин потеряет все и сядет, чего бы мне это не стоило. А ты… — он поднимается из-за стола и берет в руки стопку бумаг.

— Я тебя не предавала, — выдаю пискляво и сжимаюсь от страха. Таким темным Сашу я никогда не видела. — Это все просто случайность…

— Кому ты говорила о нас? — спрашивает Швецов, подходя ко мне вплотную и нависая. — Жаловалась?

Я несколько раз открываю и закрываю рот.

— Только не трогай их… — накрывает меня истерикой. — Ты ведь появляешься в моей жизни, как чума, каждый раз выжигая ее и оставляя только себя…

— Кто, Варвара?! — повышая голос, рявкает Швецов.

— Соседка, сын тети и тетя… — выдаю шёпотом и в полном ужасе. — Но они хотели мне добра, Саша… И про ёлку я рассказать хотела, но испугалась, — всхлипываю и оседаю на его колени возле его ног, — что ты подумаешь, будто я специально…

— Да уж, мир не без добрых людей, — зло оскаливается Швецов, — кстати, познакомься. — Он наотмашь припечатывает мне по лицу стопкой бумаг. Листы разлетаются веером оседая вокруг меня на пол. Это не больно. Это унизительно. Это точка. — Познакомься со всеми, кто хотел тебе «только хорошего».

Он, так больше и не прикоснувшись ко мне, выходит из кабинета. Я не могу поднять головы, поэтому вижу только силуэты его ботинок. Они размываются слезами.

Беру в руки лист бумаги. Прочитать получается не сразу, но когда все-таки смысл до меня доходит, я холодею от ужаса, начиная кидаться от одной бумажки к другой. Это все — показания. Против меня с документами. Вот выписка графика работы, идеального по сменам. Где я была в остальные дни- не понятно. Зато есть куча штрафов за опоздания и комментарий от начальницы, что работник Трофимова Варвара «так себе». Да ещё и уволена за недостачу и прогулы. А вот запись из деткой поликлиники, что ребёнок до двух лет имел недовес и часто болел. Условия жилья — неудовлетворительные. Показания от соседей, что я постоянно кричу, с дочерью не гуляю, и что она у меня постоянно плачет. Но ведь это потому, что дома мы бываем только тогда, когда Марья болеет. А лекарства она пить не хочет, с ингаляциями вообще беда… Зачем? Люди, сколько вам за это заплатили?

Мну бумажки руками и вытираю ими слёзы. Я уверена, у Швецова ещё есть миллион этих копий. Сволочь. Неужели я могла подумать, что он не выполнит свою угрозу? Подумать, что меня будут завоёвывать любовью и заботой, бояться потерять? Нет, это я просто, как последняя дура, снова сдалась Александру. Даже не пришлось давить, ломать, покупать…

Так кто из нас хуже? Та, что сидит на полу и рыдает или тот, кто кроме власти, похоти и мести не понимает больше никаких категорий смыслов? Тогда зачем ему дочь? Зачем он с ней? Для неё? Зачем он сегодня меня…?

Мамочка, я не понимаю. Ничего не понимаю…

Я сворачиваюсь калачиком прямо на полу и долго плачу, пока меня на какое-то время не отключает.

Из сна меня подбрасывает, как пружинкой. Маша! Она же в спальне одна! Может испугаться!