Сиамский ангел

Марек охнул – ведь старуха все еще тащит на себе древнее литобъединение, тусовку начинающих поэтов, которые так и седеют, так и на пенсию выходят, состоя в начинающих и пользуясь положенной члену литобъединения привилегией: раз в год публиковать одно стихотворение в подборке, которую готовит вечерняя газета, как бишь ее… а она вообще-то жива?…

Поскольку Марек не подавал заявления об уходе, Защеринская, очевидно, до сих пор считала его действительным членом тусовки.

– Я слушаю, – повторил потрясенный Марек.

– Мы нашли спонсора и собираем альманах! – в голоске было бесстыжее торжество. – Хотим сделать солидно, страниц на триста, будут и проза, и стихи, и критика, и даже эссе!

Марек хотел спросить, кому это нужно и не собираются ли они раздавать этот альманах бесплатно в пригородных электричках. И надо было вовремя спросить, потому что голосок увлекся бы полемикой и забыл бы о главном: поклянчить у Марека новых стихов, подборочку строк на полтораста.

Новых у него не было.

А когда он отбрехался тем, что принципиально не участвует в альманахах, когда положил трубку, то вдруг вспомнил строчки на обоях, которые провожали его в сон и встречали утром заместо рассветных лучей.

Это не старший, подумал Марек, даже и спрашивать незачем. Он никогда не мог двух строчек срифмовать… впрочем, там ведь и не было рифмы… Заклеить, заклеить газетой, к чертовой бабушке!

Он стал шарить по столу – где-то был патрончик с клеем в виде свечки, позаимствованный у соседей из шестого кабинета. А когда позаимствованный? А хрен его знает, давно…

Зильберман какие-то вырезки газетные хотел в блокнотик свой прилепить.

Старенький такой блокнотик, в натуральной кожаной обложке с золотым крейсером «Аврора». И что у него там, кроме вырезок? Телефоны? Давно уже мертвые телефоны, да. Это – обязательно.

Наверное, уж теперь-то он точно соберется и поедет доживать на землю предков, туда, где за ним присмотрят дети и внуки, а не зоологические тетки. Так будет лучше всего. И для него, и вообще для всех. Контора поможет собраться в дорогу.

И он уедет. Навсегда.

* * *

– Выходи из дома, карета сейчас будет подана, – быстро сказал Федька.

Марек посмотрел на будильник. Половина третьего. Самое время кататься в каретах.

Федька даже не ждал ответа – отключился.

Но если человек не спит в такое время, если пытался читать – но не получилось, пытался слушать музыку – но музыка впрок не пошла, пытался даже вымыть скопившуюся за четыре дня посуду, блин!..

Федькиному звонку предшествовала умная мысль – надо бы собраться и попросту нагулять сон. Дома он капризничает, но где-нибудь в шести кварталах от постели явится как миленький.

Почему бы и не Федька?

Сборы у Марека были недолгие – он спал в трусах и майке, эта майка никакими погодными условиями не объяснялась, просто так привык. Натянуть носки, штаны, сунуть ноги в сандалии с резинкой, которые никогда не расстегивались, – дело минуты. Ночь, и неизвестно, на сколько этот выход, а к утру похолодает. Он натянул братнюю сиреневую фуфайку, любимую, хлопковую, мягкую, в свое время она оказалась хорошей длины – прикрыла и задницу, и низ живота. Причесываться не имело смысла – очень коротко стриженные светлые волосы, чеши их не чеши, ложились все теми же завитками. Вторая минута ушла на собственно выход. К концу третьей Марек уже стоял на улице.

– Садись, – велел Федька.

– Куда едем?

– Водку пьянствовать и беспорядки нарушать.

Больше не было ни слова.

Ну, значит, такое будет сегодня снотворное.

Федька, не пристегнувшись и не дав Мареку на это ни секунды, гнал машину так, что ее на каждом крошечном сбое с прямой вскидывало и мотало. Марек ехал враспорку, чувствуя, что длины ног, кажется, не хватает, и сползая с сиденья. Федька же сидел за рулем, словно каменный.

Квартал, поворот, два квартала, поворот.

«Марокко»?… Нет…

Пролетев пустой перекресток у «Марокко», кабриолет вкатил в тот самый двор, куда однажды удирала Аська. Там и встал. Фары погасли.

– Выходим, – распорядился Федька.

Марек вышел и стал ждать – что будет.

Федька прошел вперед, в полную темноту, и опустился на корточки.

– Жив, зараза? – спросил он, трогая что-то незримое.

Марек сделал два шага.

Продолговатое, темное… человек, что ли?…

– Так «Скорую» же нужно вызвать, – неуверенно предложил он.

– Никакой ему «Скорой», – все еще сидя на корточках, ответил Федька. И замолчал надолго, время от времени слегка прикасаясь к руке лежащего. – Не понять, – вдруг пожаловался он.

– Дыхание послушай.

Марек не знал, страх ли сделал его каменным столбом с гляделками, непонимание ли сути дела, а может, случилась допекавшая его прежде заторможенность, когда вместо решительных действий он только, сцепив пальцы, шевелил ими и тупо смотрел на это шевеление, бормоча какую-нибудь подходящую к случаю цитату из классики.

Вот он сказал «дыхание послушай», это были разумные слова, разумные слова в безумной ситуации. Именно так он предложил Федьке удостовериться, что лежащий, которого он, Федька, скорее всего, и уложил, действительно мертв. А ведь следовало орать, вопить, искать пульс, спасать человеческую жизнь.