Сибилла

Тем временем надвигающееся событие в корне изменило политическую обстановку. Король умирал перед самой регистрацией — и это был тяжелейший удар по псевдоторизму с тех самых пор, как в 1831 году Его Величество, истребовав наемный экипаж, отправился в парламент и распустил его^{162}. Согласно расчетам тэдпоулов и тэйперов, роспуск, предпринятый сэром Робертом^{163} после регистрации 1837 года, должен был обеспечить ему однозначное большинство, не слишком разительное, но вполне достаточное и к тому же легко управляемое: какие-нибудь двадцать пять — тридцать человек; но посулите им пару-тройку возможных титулов пэра и полдюжины несомненных баронетств, права для их избирателей и придворные балы для их жен — и они спасут государство. О Англия, славное и древнее королевство, воистину необычайны судьбы твоих правителей! Мудрость саксонцев, норманнская доблесть, управленческий гений Тюдоров^{164}, народное сочувствие Стюартам, дух последних гвельфов^{165}, которые сражаются против своего подневольного государя, — вот они, те высокие качества, что на протяжении тысячи лет обеспечивали твое национальное развитие. И вот настал час, когда все твои достопамятные династии почили в корыстном правлении каких-то трех десятков безвестных и безымянных биржевых воротил! Тридцать властителей Афин^{166} были, по крайней мере, тиранами. То были именитые люди. А вот загадочное большинство, которому, согласно действующей ныне конституции, уготовано править Англией, держится в таком же секрете, как и состав какого-нибудь венецианского тайного собрания^{167}. И тем не менее, всё зависит именно от этих сомнительных голосов. Разве можно провести или предотвратить какое-то серьезное мероприятие, способное изменить судьбы еще не родившихся миллионов или нравы будущих поколений (взять хотя бы систему национального образования), если министр обязан либо делить ворованное добро с безграмотной кликой, пеной, что плавает на поверхности партии, — либо питать ее обещанием почестей, которые тогда лишь почетны, когда присуждение их порождает и множит добрую славу; когда они становятся наградой за общественные добродетели и служение обществу, знаком отличия за таланты и заслуги. Немыслимо, чтобы этому «режиму тридцати» удалось долго продержаться в наш век пытливых умов и мятежного духа. Подобный режим может оказаться пригоден для нивелирования интересов и — время от времени — контроля над одной из враждующих олигархических группировок; и все-таки есть два непреложных условия для того, чтобы он прижился: повиновение самодержцу и попирание народных масс; стало быть, он не может быть созвучен эпохе, чей дух в скором времени признает, что Власть и Народ одинаково священны.

— Он не протянет и десяти дней, — заявил некий виг, секретарь Казначейства^{168}, смерив торжествующим взглядом мистера Тэйпера, когда они встретились на Пэлл-Мэлл, — теперь вы не у дел до скончания века.

— Да и вы тоже апломб поубавьте, — в отчаянии парировал испуганный Тэйпер. — Если мы и уходим, это вовсе не значит, что придете вы.

— Как вас понимать?

— Есть еще на свете такой человек, как лорд Дарем^{169}, — торжественно произнес мистер Тэйпер.

— Пф! — фыркнул секретарь.

— Можете фыркать сколько угодно, — продолжал мистер Тэйпер, — но если мы получим радикальное правительство, во что я верю и на что уповаю, они уже точно не смогут дать жару, как это произошло в тридцать первом; а уж тогда благодаря Церкви, хлебному закону и вдовствующей королеве^{170} мы распустим парламент и проведем новые выборы, и лозунг у нас будет ничуть не хуже, чем у отдельных личностей.

«Пф!» — фыркнул секретарь.

— Сию же минуту сделаю ставку на Мельбурна^{171}, — заявил чиновник.

— В четверг лорд Дарем обедал в Кенсингтоне^{172}, — сказал Тэйпер, — и там не было ни единого вига.

— Что есть, то есть, за столом Дарем очень красноречив, — сказал секретарь, — да только нет у него настоящего рвения. Когда появится на свет принц Уэльский^{173}, лорд Мельбурн собирается сделать Дарема опекуном при наследнике престола — а уж это уймет его пыл.

— Какие новости? — вклинился в разговор подошедший мистер Тэдпоул. — Мне тут сказали, он вполне оправился.

— Не обольщайтесь, — проворчал секретарь.

— Ладно, послушаем, что скажут с трибуны^{174}, — бодро ответил Тэдпоул.

— Страшно-то как! — воскликнул секретарь. — Нет, нет, дорогой мой, вы уже выдохлись; игра стоит свеч, и не рассчитывайте, будто мы такие простецы, чтобы проиграть гонку из-за нехватки опытных ездоков. Ваша лживая регистрация никоим образом не навредит новому правлению. Наши великие мужи намерены раскошелиться, вот что я вам скажу; с нами Бейчелом;^{175} мы разоблачим «Карлтон»^{176}, а вместе с ним и коррупцию по всему королевству; а если этого окажется мало, то станем бить себя в грудь и клясться, что Ганноверский король плетет козни и хочет лишить трона нашу юную королеву^{177}. — И торжествующий секретарь удалился, пожелав достопочтенной парочке всего наилучшего.