Сибирь и сибиряки. Тайны русских конкистадоров

В Читинском остроге декабрист Сухинов и несколько его товарищей составили план восстания, выглядевший отнюдь не по-детски и имевший серьезные шансы на успех. Сухинов тесно сблизился с местными каторжанами, сплошь уголовниками, причем крупными – мелкоту на каторгу не отправляли, ограничивались ссылкой. И, как несколько десятилетий спустя теоретик анархизма Бакунин, увидел в этой уголовной шатии-братии великолепный горючий материал для дела революции – вот уж кому нечего терять, кроме своих цепей…

План был не таким уж сложным: обезоружить охрану Зерентуйского рудника, где происходило дело, поднять каторжан и пойти с этой ратью по другим рудникам и заводам, обрастая людьми, наконец занять Читу, где тоже жили ссыльные декабристы.

А дальше… Вот дальше Сухинов и его сообщники как-то не заглядывали, полагая действовать по обстоятельствам. Это, повторяю, имело огромные шансы на успех. Декабристы, все до одного, были профессиональными военными – а отчаянный каторжанский народ кровушки не боялся. Воинских подразделений на тысячу верст вокруг попросту не имелось, а охрана рудников по своим боевым качествам и военной подготовке ничем, в сущности, не отличалась от обычных ночных сторожей – разве что носили форму и имели ружья. Разоружить ее было бы не просто, а очень просто.

Каторжане и ссыльные вступали в заговор с превеликой охотой. Одна немаловажная деталь: никто из них не заморачивался какими бы то ни было идеями вроде абстрактных «свобод» и «счастья народного». Мотивы у них были насквозь шкурные. «Они не думали ни о каких важных предприятиях; не думали об улучшении своей участи; для них довольно было и того, чтобы освободиться на некоторое время от работ и от тягостной подчиненности, грабить и провести несколько веселых дней в пьянстве и различного рода буйствах; вот их цель».

Это написал не жандарм, а декабрист Горбаневский, отбывавший ссылку в том же остроге, но, в отличие от романтика Сухинова, гораздо более трезво смотревший на жизнь и на «революционные кадры». Никаких сомнений: при успехе предприятия на огромной территории начались бы пьяные кровавые безобразия: нетрудно представить, как вели бы себя профессиональные уркаганы, дорвавшись до вина, женщин и всевозможной добычи. Попытайся Сухинов все это прекратить и напомнить о светлых идеалах свободы, его наверняка тут же пристукнули бы, чтобы не путался под ногами и не мешал «чисто конкретным пацанам» оттягиваться на всю катушку. Несомненно, в конце концов стянули бы войска и подавили мятеж, но что успели натворить бы до этого лишившиеся цепей каторжане – и думать не стоит…

В Петербурге быстро поняли, что столкнулись с чем-то качественно новым: мятежники состояли исключительно из уголовных, но возглавляли-то их «политики», люди с идеями и убеждениями. Хорошо еще, кончилось все благополучно: о замышлявшемся бунте донесли сразу двое, власти подняли в ружье все наличные силы, мятеж подавили, когда он еще не успел вспыхнуть.

Чуть-чуть позже зазвенели новые тревожные звоночки. Снова заявила о себе политика. После подавления польского мятежа 1830 года в Сибирь сослали тысячи его участников, и многие из них отнюдь не собирались примиряться со своей участью. Еще в XVIII веке один из крупных польских литераторов-просветителей, хорошо зная соплеменников, иронически заметил, что воевать поляки не особенно и умеют, но вот бунтовать… Очень точно подмечено и подтверждено многими историческими примерами.

Ссыльные поляки подняли мятежи на Усольском солеваренном заводе, в Омске, в Красноярске, в нескольких других местах. Ничего серьезного у них не получилось, мятежи подавили быстро (правда, кое-кому из ссыльных удалось все же бежать за границу), но сами по себе эти бунты вызвали у властей нешуточную тревогу. Особенно когда шефу жандармов Бенкендорфу стали поступать донесения, которые иначе как паническими не назовешь. Вот, например: «Сохрани нас Боже от вторичного заговора, подобного Омскому и более успешного, – не то Сибирь погибнет, и надолго, для России. Умные и злобствующие поляки, 80 тысяч развратных, большею частью бесприютных посельщиков – Колыванские, Нерчинские и буйные Уральские заводские крестьяне, по 29 тысяч каторжных – не могут ли составить опасную толпу…»

Другие донесения оптимизма тоже не прибавляли. Сообщалось, что сибиряки частенько вспоминают Степана Разина и Емельяна Пугачева, что широко распространяются слухи, будто великий князь Константин Павлович жив, под чужим именем обосновался в Иркутске и собирается поднять восстание, чтобы побороться за народное счастье. Как будто всего этого было мало, поступили еще и сообщения, что по Енисейскому краю разъезжают «сын и дочь» покойного императора Павла I и тоже намерены учинить что-то масштабное ради народного блага…