Сибирь: счастье за горами

Дедушка ушел спать, а мы с бабушкой под вареники и вареную баранину принялись лечить меня тувинской водкой. Этой же гадостью пришлось растереть ноги по требованию бабушки.

К полуночи мы с сестрой сэнсэя успели вволю обсудить горькую женскую долю и порядком нагрузиться. Кроме того, она успела пересказать мне все страшные и скабрезные истории из прошлого эрзинских жителей. Последнее, что я помню, это что мы с бабушкой сидим на диване под толстым верблюжьим одеялом, у меня на коленях спит рыжий щенок и я плачу поочередно над двумя очень грустными вещами – над тем, что духи меня не любят и, таким образом, дороги, которые мы выбираем, не всегда выбирают нас, и еще над тем, что родиться женщиной – это самое ужасное, что может случиться с человеком.

Под утро я проснулась от жуткой боли внизу живота и сразу ее узнала: лет пятнадцать назад мне как-то довелось в походе, просидев почти сутки в болоте под дождем, застудить «первый этаж». То были цветочки по сравнению с этим. Это, блин, был настоящий пипец и форменная агония. Было больно лежать, сидеть и стоять, голова горела, бросало то в жар, то в холод. Я проглотила двойную порцию анальгина из походной аптечки, но лучше не стало. Обхватив себя руками и раскачиваясь от боли, я соображала, не отстукать ли домой прощальное послание и завещание, но, сколько ни перебирала в уме, выходило, что завещать особо нечего. Это показалось мне настолько обидным, что я решила пока повременить с последней волей.

Когда окна начали светлеть, я решилась-таки разбудить сэнсэя, робко постучавшись в дощатую перегородку: умирать совсем без свидетелей было как-то обидно. Я сообщила ему, что готовлюсь расстаться с этой негодной оболочкой и отправиться дальше по кругу перерождений.

– Что за ерунду ты говоришь! – рассердился сэнсэй, который считал, что слова могут быть материальны, и принялся торопливо одеваться.

– Правда, – обиделась я, трясясь в ознобе.

Зажегся свет; явилась сестра сэнсэя в телогрейке поверх фланелевой ночнушки.

– Вот! Я говорила! Смотри, застудил человека, старый дурень!

Я попыталась вступиться, но меня никто не слушал.

– Стоять можешь? – вопросил сэнсэй, копаясь в своей сумке с бубном.

Я покивала, стуча зубами.

– Вот я тебе давеча сказал, а ты не верила, – заметил сэнсэй.

– Так я думала, это про настоящее… а это было про будущее, – вздохнула я.

Хлопнула крышка погреба, и явилась бабушка с какой-то банкой под мышкой. Я услышала, как вспыхнул газ. Однако прежде чем отдать меня в руки сестры с ее народными средствами, сэнсэй применил свои, о которых я здесь писать подробно не буду. Минут пятнадцать мне пришлось простоять посреди комнаты, завернувшись в одеяло и согнувшись от боли. Но терять было нечего.

После бабушка велела ему завязывать «с этой чепухой» и, сунув мне в руки плошку с чем-то горячим, сказала намазать этим живот и обвязаться фланелевой тряпкой. Это был растопленный жир, в который, судя по травянистому запаху, было добавлено еще что-то. Я повиновалась, после чего сестра сэнсэя навалила на меня гору одеял. Мне приснилось, что я бутерброд с маслом и лежу в тарелке на липкой барной стойке; этот сюжет периодически перемежался чем-то, в чем я без труда узнавала мотивы бабушкиных эрзинских страшилок.

Проснулась я почти здоровой. На ночной кошмар указывали только еле заметные неприятные ощущения, и бабушка с дедушкой долго препирались на предмет того, чье же лечение сработало. Я говорила, что это неважно, и искренне благодарила обоих…

Препятствий к третьей серии путешествия никаких не было. Бабушка снабдила меня своей телогрейкой и велела надеть под джинсы ее подштанники с начесом.

Планов на этот день было много: сперва посетить священную гору Кежеге, а потом ехать оттуда на личное сэнсэево место силы. Вечером дедушку ждали в Самагалтае, где он должен был провести очищение дома. Сэнсэй объяснил, что дом не новый, но куплен только что и теперь надо «вселить в очаг хозяина». Новые владельцы были не против присутствия на этом действе «стажера». Наняв очередную шайтан-арбу, мы выдвинулись навстречу дню пятому.

День пятый

Весь этот день было как-то легко и не покидало странное ощущение поворота, которое мне пришло там, на ветру у Черной скалы. Да и погода разошлась, точно вернулось лето. Утром сэнсэй показал мне в Эрзине два каменных изваяния. Древние идолы – без рук, ног и лиц – стояли прямо на пустыре между домами. Сэнсэй рассказал, что помнит времена, когда они еще были за поселком в степи, но потом Эрзин разросся и вот – дошел и туда.