Сибирская кровь

А официальная статистика свидетельствует, что накануне драматических событий 1917 года Верхоленский уезд и Иркутская губерния в целом жили чуть ли не в условиях демографического взрыва: 28 января 1897 года, в день проведения Первой всеобщей переписи населения Российской империи (она оказалась и последней), в городских и сельских поселениях уезда переписчики насчитали 69,1 тысячи человек, а через девятнадцать лет, в январе 1916 года, их было 93,4 тысячи[316]. Таким образом, произошло увеличение в 1,35 раза, что соответствует среднему ежегодному приросту в 1,6 процента. Во всей же губернии в январе 1897 года проживало 514,3 тысячи человек, а в 1916 году – уже 833,2 тысячи¹⁷⁹, а это рост в 1,62 раза, или на 2,5–2,6 процента в год.

Если бы население территорий Верхоленского уезда и Иркутской губернии продолжало увеличиваться следующее за 1915 годом столетие теми же ежегодными темпами, что и на протяжении 1897–1915 годов, то его численность превысила бы к 2016 году соответственно 450 тысяч и 10 миллионов человек – а это для губернии более чем десятикратный рост. Но такого, к сожалению, не произошло: на 1 января 2016 года, по данным Росстата¹⁸⁰, в Жигаловском и Качугском районах, которые составляют костяк бывшего Верхоленского уезда, проживало всего лишь 25,7 тысячи человек (и это на площади в 54,2 тысячи квадратных километров!)[317], а во всей Иркутской области – около 2,4 миллиона.

Что же до поселений на территории прежних белоусовского, верхоленского и качугского приходов с их в 1916 году, по моим расчетам, не менее 11 тысячами православных, то в расположенных на тех же землях Белоусовском, Верхоленском, Качугском муниципальных образованиях и поселке городского типа Качуг вместе взятых в начале 2016 года жило всего-то 9,7 тысячи человек. Значит, за прошедшее столетие не только не состоялось ожидаемого четырехкратного, до 47 тысяч человек и более, роста числа местных жителей, а налицо их абсолютная убыль. По территориям же прежних ангинского (с конца XIX века также бутаковского), бирюльского и манзурского (с учетом седовского) приходов, к которым относилось без малого 11 тысяч прихожан в 1872 году и, по моей оценке, более 20 тысяч в 1916 году, депопуляцию – а к 2016 году там осталось всего лишь 7,4 тысячи жителей – иначе, как катастрофической, назвать нельзя. И она продолжается.

Впрочем, здесь даже без знания статистики ощущается пессимизм, чувство, что людское опустошение поселений не останавливается: рабочие места закрываются, молодежь оттуда уезжает, сжимаются последние остатки экономики.

Но известно, что все познается в сравнении. Возьму для такого сравнения с Иркутской областью ближайшую к ней провинцию Канады с ее довольно схожими условиями – историей освоения, площадью территории, отдаленностью от центра страны, климатом, природными богатствами. И географические широты у нее близки, включая то, что параллель пятьдесят второго градуса северной широты, пролегающая у Иркутска, пролегает недалеко и от ее столицы. Эта канадская провинция называется Британской Колумбией и специализируется она, как во многом Иркутская область и ее Качугский район, на деревообработке, бумажной, добывающей промышленности, туризме, сельском хозяйстве и рыболовстве. Так вот, согласно доступным статистическим данным, жителями Британской Колумбии в 1911 году было 392,5 тысячи, а в 1921 году – 524,6 тысячи человек и, стоит полагать, что на промежуточном временном интервале – в начале 1916 года – население провинции составляло около 440 тысяч, т. е. примерно половину тогдашнего населения Иркутской губернии. К началу же 2016 года, благодаря естественному приросту и иммиграции, число местных жителей достигло 4,7 миллиона. Значит, Британская Колумбия смогла обеспечить за прошедшее столетие более чем десятикратный рост собственного населения. А вот Иркутская область за тот же срок ограничилась от силы ростом в три раза, и оттого она, стартовав с двоекратным людским преимуществом, финишировала с двоекратным отставанием.

Высоких успехов добились «британские колумбийцы» и в уровне жизни: их средний доход на душу населения в 2015 году достиг 32850 канадских долларов, что в эквиваленте превышало 1,7 миллиона рублей. Аналогичный показатель для Иркутской области – 269 тысяч рублей, и поэтому иркутяне живут в шесть-семь раз беднее канадцев. А среднедушевой денежный доход 2016 года в 102 тысячи рублей дотационного Качугского района так и вообще имеет семнадцатикратную разницу с Британской Колумбией, к тому же свыше трети местных жителей получает доход ниже скудного прожиточного минимума, нищенствует^181.

Отчего сравнение явно не в пользу некогда быстро растущего сибирского региона? Какое с ним случилось бедствие? Что заставило Качугский район недосчитаться сотен тысяч, а Иркутскую область – многих миллионов жителей? Почему канадская провинция по праву живет под своим официальным девизом «Великолепие без заката», а российская – нет?

Лично для меня ответ давно ясен.

Мрачный заворот