Сибирская роза

— А как попали две лягухи в глечик со сметанкой. Рвутся выскочить — ни фига. Одна сложи лапульки и на дно. Лучше умереть, чем так маяться! А вторая не сдалась. Всё хлоп да хлоп, хлоп да хлоп деревянными лапками по сметане. Взбила масло — твердь! Посидела на ней, продохнула да и скок из глечика!

— Э-э, Лялик!.. За тридцать лет я так и не взбила масла своего. А года уклонные ё как выдергивают силы…

— Главное, бабушка, не бросать. Не взобьёте сами — через пару годков в две тяги навалимся взбивать. Неправда, взобьём! Москва от меня никуда не сбежит, а я распределюсь сюда к вам, в Борск…

Бабушка беззвучно заплакала.

В детстве и потом она всегда плакала, когда её особенно жалели. И с тех пор, как умер Николай Александрович, сегодня её именно так пожалела Лариса.

Смирная, благостная, заснула бабушка под размытое, тонущее и накоротке выныривающее из пучины злой ночи немочное бубуканье кребсовской трубы.

28

И приснился ей сон.

Видела она свои похороны. Совсем она ещё молодая, красивая, не в первый ли замужний год. Ещё до детей. Без цвету цвела.

Вот схоронили её.

Все пошли с кладбища.

Последним уже под потёмочками пошёл и Коля.

А у самого слеза на слезе.

И осталась она одна, совсем одна, и видит она из своего тесного домка в шесть досок, как все прощальный пили компот, как все её жалели, как потом все расходились…

И остался Коля один. Долго сидел без света. Не выдержал ночи и, заревев волчьим горлом, побежал на кладбище.

Вынул её из земляночки, в которой богатый не расщедрится, бедный не разбогатится, ретивый не расходится, вынул её, всю в белом, и осторожно понёс домой на руках, как нёс тогда, в фате, из загса.

«Она устала, просто устала… Это пройдёт, пройдёт…»

Ночь стоял над нею на коленях, только под утро, так и не поднявшись с колен, заснул, приклонив голову ей к ногам.

А утром будит она его ласковым поцелуем, как будила во все прежние совместные дни, а он не просыпается… Мёртвый…

Таисия Викторовна дурматно закричала, и её крик разбудил её.

И первое, что она подумала, проснувшись, не разбудила ли Ларису. Пугливо надставила ухо, вслушалась. Не-ет, вроде спит…

Больше Таисия Викторовна не заснула, хоть заклеивай глаза пластырем. Сидела на койке, подобрав с холода зябкие коленки к подбородку, куталась в одеяло.

Сон не шёл с глаз.

Просидела она так и час, и два, может, все три, уже и базарщики запоскрипывали под окнами…

Чему быть, того не обежать, приговорённо подумала она. Бесшумно встала, взяла со спинки стула свою одёжку и на пальчиках выкралась на кухню. На кухне ощупкой нашла на стенке репродуктор и включила.

— Московское время два часа пятнадцать минут. Урок утренней гимнастики проводит Владимир Ларионов, — бодро, однако шёпотом сказала со стены старая чёрная тарелка, будто и она берегла молодой Ларисин сон.

— Доброе утро, товарищи! — поздоровался Ларионов.

«Здравствуйте, Володушка», — кивком ответила Таисия Викторовна.

— Начинаем с ходьбы на месте…

«За приглашение, Володушка, спасибо. Но сегодня не топтаться мне с вами на месте. Сегодня в порядке исключения буду я делать гимнастику не в вашей компании. Извините… — Она выключила радио. — Конечно, делай я мысленно, я б не потревожила свою дорогую гостьюшку. А так… Грому, грому!.. А ей с дорожки ё как надо отоспаться…»

К гимнастике на кухне — хлопотливую домашнюю работу-крутаницу Таисия Викторовна навеличивает основным уроком, а то, под радио, всего-то лишь игривое вступление к нему, — к гимнастике на кухне она пристёгивает энергичные занятия на воздухе.

Подхватила вёдра и навспех к колонке по снежной топи в пояс. Чувствительная разминка! Бегом назад с вывершенными пупком вёдрами — это тебе и не бег на месте, это тебе и не бег вокруг стола вальяжной рысцой…

Пока надёргаешь в охапку морозных чурок в сарайке — сколь отвесишь, отобьёшь поклонов? Да трижды обернись… Да покуда разведёшь печку — и накланяешься до поту, и наприседаешься до тошноты в коленках… Эта антарктидина утёсина скупа на разгар. С коленок дуешь, дуешь… Того и жди, пупок размотается. Моргалки под лоб укатываются… Это тебе не «опустите руки, потрясите кистями». Это тебе не «сделайте два хлопка над головой».

Её продиристая гимнастика вытягивается каждое утро в полные два изнурительных, маятных часа.

Наконец печь как-то уступчиво вздохнула, томно ухнула и, захлёбываясь золотым пламенем, точно размахивая платками, тяжело застугонела, ненасытно жалея себе в рот и суматошно подгоняя: мечи, дровишек, мечи! Знай не спи! не спи!! не спи!!!

Весёлое тепло разливается по кухне.

С минуты на минуту оно плотнеет, и Таисия Викторовна начинает разоружаться. Сперва сбила тылом ладони пуховый плат с головы на плечишки. Осталась в вязаной шапочке. Через короткое время платок слился и с плеч. Потом снимается, увольняется толстая фуфайка…

Тепло хмельно бродит по всему дому.

А ей всё кажется, что в спальне разоспался холод.

Она до пят размахнула в неё дверь.

Ходит она по дому только на цыпочках. Нет-нет да и примрёт у косяка, подержит ликующие глаза на спящей внучке.