Читаем Сибирская тетрадь полностью

356) «Говорю ей: где была?» — «А я, мать моя, у стояния была; 12 евангелий читали».

357) Ах ты, память у меня девушкина!

358) Ну и не любит выпить; т. е. по две недели запоем. В картины тоже — паше дело заняться.

359) — Так чтоб был здесь!

— А мне его купить, что ли? Где я его найду?

360) — Да и совсем нескладно.

— Хоть нескладно, да толсто.

361) Ну, здравствуй, говорю, милый человек, от кого и как?

362) Спрашивают не старого, а бывалого.

363) Ты честный? Нет, брат, ты и не стоял подле честного, да и с виду-то не знаешь, каков он собой.

364) А он словно воды в рот набрал, молчит себе, да и только! <1 нрзб.>.

365) Э, чего мыть! С чистоты не воскреснешь, с погани не треснешь.

366) Да ведь всей работы не переработаешь, будет с меня.

367) Эх вы, донцы-молодцы!

368) А шинелишка-то на нем такая коротенькая, что только в ней от долгов бегать: видно, с чужого плеча.

369) Нет уж, я, брат, этого по гроб моей жизни не забуду.

370) «Да за что?» — «Да за что почтешь». — «Нет, брат, наша денежка трудовая, да потная, да мозольная. Замаешься с моим пятаком на том свете».

371) «Пора домой». — «Да куда же так скоро, батюшка; сидите; будьте при месте».

372) Всё собирался к вам писать, да как-то руки не доходили. Уведомляю вас, что от сего письма остаюсь совершенно здоров и благополучен, а живу по-прежнему, ни толще, ни тоньше.

373) Где та мышь, чтоб коту звонок привесила?

374) У соседа женка хороша, так и нам всем надо.

375) У бедного ребята, у богатого телята.

375) А то золотой ящик купи да медный грош положи.

376) Неправда! А ты сначала сделай, чтоб неправда была, а потом и говори, что неправда. Сам ты неправда!

377) Я с ним знаком! Да я не знаю, как у него и дверь-то отворяется.

378) Что ты мне свою моську-то выставил; плюнуть, что ли, в нее.

379) Был в Париже, был и ближе.

380) Про жену. («Ты там засиделась».) «Я засиделась! Да давеча сорока на коле дольше, чем я у них, посидела».

381) Старому волку везде дорога.

382) Я лгу! Да вот тебе великое слово, не лгу.

NB. (Мало ль живет, что почтой пропадают.)

(Письмо Петра к князю Кесарю от 9 мая, из Амстердама, 1698 г.)

«Ай, девки!» (восклицание, особенно старика. Или, покачивая головою: «Ай, девки-девки! Ай, девки-девки!»)

383) А уж мне, известно: и первая чарка, и первая палка.

384) Придет на час, а просидит чухонский месяц. Влюблен, как кошка. Жена говорит: режь, в солдаты берут. Стали мы дожидаться, плакал с ней, а ночью зарезал.

385) Нет, брат, одиннадцатый час: теперь не придет, теперь только со баки лают.

386) Не хотите работать: что ж мне на вас чехлы надеть да впрок положить аль за деньги показывать?

387) Ну так что ж было попусту языком колотить? (<2 нрзб.>, 5 июля.)

388) Уж тут не до жиру, а быть бы живу!

389) Чему посмеешься, тому и поработаешь.

390) А что будет спине, то и хребту.

391) Людям отдать жалко, девать некуда.

392) Поручился — теперь скидай кафтан; порука — наука!.!

393) А мне везде рай, был бы хлеба край.

394) Чу! меня там, чай, потеряли; пойду!..

395) Да и ума тоже в голове не много держи; много, брат, ума, Ваня, тоже неладно.

396) — Смотри не болтай.

— Да уж никому, кроме базару.

397) Нет, говорит, не хочу. Ну, вот поди ты с ним, растоскуйся!

398) Дворик у него чистенький, как карточка. (<1 нрзб.>. 28 августа.)

399) Две-то тысячки она с ним и прокатила.

400) «Ну, и я там писал». — «А теперь что не пишешь?» — «А вот как перьями начали писать, так уж я и отстал».

401) А сам рад человека в ложке воды утопить.

402) А честь, батюшка, дороже славы.

403) Прежде-то я куды была толстая, а теперь словно иглу проглотила!

404) И так нахлестался чаю, что одышка взяла, а внутри как будто в бутылке болтается.

405) Ах ты, завидок востроглазый, разгорелись глаза на чужое добро.

406) Прощайте, не стращайте, скоро ворочусь.

407) Эх, шина-то солгала, отказалась!

408) Эх ты, огрызок собачий.

409) Что зубы-то моешь, бесстыдница? Чему смешно?

410) Ну, что ты сорочишь.

Встала неладно, пошла нехорошо. Вот житье мое.

411) Жили — не люди, померли — не покойники.

412) Это ведь не башмак, с ноги не сбросишь.

413) Двоим любо, третий не суйся!

NВ. Шаршавый человек.

414) Так что душа у праздника.

415) Пошли мы с мамонькой титюльную бумагу покупать.

— Какую?

— Титульную — вот на которой прошения пишут,

416) — Да ведь колесо-то хорошее.

— И того лучше едет.

417) За 100 верст киселя есть ездили.

418) Обе невесты; сватают — так иди, а то что, солить, что ли, вас?

419) Он мне и говорит: такое кислое оправдание, любезный друг, составляет стыд твоей голове. А лучше сознайся, что всё это пьянство через твое непостоянство.

420) А водочка у него из Киева пешком пришла.

Взъерепенинов.

425) И тоскливо и грустливо.

Ну! сидят, сидят да и едут.

426) Да их там, как собак нерезаных. <4 нрзб.>.

427) Ну да чего ж ты, Макара, что ль, высидишь, на одном месте-то?

428) Да он у нас белый не ходит, а всё такой черномазый.

429) А этот смех слезами выйдет.

Жирно ели, оттого и обеднели.

(<1 нрзб.>. 20 марта.)

430) А за ним, изволите видеть, были многие качества.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное