Читаем Сибирская тетрадь полностью

295) Свет небесный воссияет, Барабан зорю пробьет, —Старший двери отворяет, Писарь требовать идет.Нас не видно за стенами, Каково мы здесь живем; Бог, творец небесный, с нами,-Мы и здесь не пропадем.Не увидит взор мой той страны, В которой я рожден; Терпеть мученья без виныНавек я осужден.На кровле филин прокричитРаздастся по лесам,Заноет сердце, загрустит,Меня не будет там.

296) Так для дела, брат, дельного и выбирают, а уж не нашего брата.

297) Да это чехол, а не человек.

298) Да это, брат, мне дороже киселя.

299) Лицо, как воронье яйцо.

300) Да уехал-то бы я давно, да золоторогих быков под экипаж еще не достали.

301) Да у его милости сегодня на чердаке нездорово (пьян или с ума сошел).

302) Понимать-то я вас понимаю, да не подымаю.

303) А твое, брат, слово ни к чему не подходит.

304) А горя-то, горя — конца краю нет!

305) «Ну что, брат?» — «Да что, сударь, статья небольшая, да просьба велика, — вот то-то и то-то».

306) Был у меня от батюшки дом двухэтажный каменный. Ну, в два-то года я два этажа и спустил, т. е. остались мне только одни ворота без столбов.

307) А мороз со всего белого света так и жарит.

308) Ходит, точно редьку садит (нагибается с каждым шагом),

309) Да это, брат, штука капитана Кука.

310) Эк ты сморозил!

311) На-тко, брат, возьми закуси!

312) Ну да я им там кинулся в нос. Помнить будут.

313) А ты знай, помалчивай.

314) Перед дураком шапки не снимают,

315) Любил медок, люби и холодок.

316) Он у нас в целовальниках сидел, а по прозвищу Гришка Темный кабак.

317) Ну и мою Аннушку нельзя перед другими похвалить, нельзя и похулить, а так что из десятка не выкинешь.

318) Да уж знамо дело, батюшка!

319) Да уж такой-то человек, отца не надо.

320) Послал я и мою слезницу (просительное письмо).

321) А вы меня извините, я (щелкнув по воротнику)... получил. Вот я — так дело другое, — капли в рот не беру, всё за галстух лью.

322) Дурак любит красненькое.

— Да что ж, когда здесь ничего не найдешь.

— Это еще ничего-с, что ничего не найдешь.

323) А вот я знал поляка, всех их вмисцы дьяблы везмо с та́ким мястом; есть цо ку́пить, ни́ма за́ цо.

324) А по-нашему, хоть на час, да вскачь.

325) Слушай да всякое слово считай. Вот тебе свет пополам: тебе полсвета и мне полсвета (будет с нас обоих); иди да не попадайся навстречу. Слышал?

326) Вот вышли мы с ней. На мне смушачья шапка, тонкого сукна кафтан, шаровары плисовые; она в новой заячьей шубке, платочек шелковый, — т. е. я ее стою и она меня стоит, вот как идем.

Рассказ о том, как жену убил.

Режь! его в солдаты берут, я его любовница. И на что она это мне сказала. <1 нрзб.>. Ночью зарезал и всё думал, что мне с ней делать.

327) Так-то так, а значит не все дома у его милости.

328) «Значит: два ведра воды и одна луковица — французский суп á lа санте». — «А по-нашему, так полтрубки табаку да графин водки — вот я и сыт».

329) А на всякий роток не накинешь платок.

330) А это они на меня там набухвостили (насказали, наклеветали, наврали).

331) «Что ж, его сыскали?» — «Теперь-то? в мешке!»

332) Ну, возьми кружку да и иди собирать на каменное построение, на табашное разорение.

333) Сам лежит, бог убил, молчал бы, а всё сбирает, ты что сбираешь (высчитывает свои обиды).

334) Глаза мозолить, язык мозолить. Что ты торчишь передо мной, глаза мне мозолишь?

С тобой говорить, язык мозолить.

335) Сбирает со всего света! Да уж такая у него нация, — что ни скажет, то соврет.

336) Пену подбить, вызолотить, за новое пойдет.

337) Ты здесь только хлеб научился есть.

338) Нет, брат! дело по делу, суд по форме, — давай!

339) Что ж делать. Не у всякого жена Марья! Попался в мешок!

340) Ну, брат, меня там и прославили и ославили.

341) А что ты, старушка, не растешь?

342) «Ты кто?» — «Да я-то, брат, покамест еще человек, а ты-то кто?»

343) Начали мы его бить. Два часа прожил на кулаках, сукин сын; крепок!

344) Эк дурь-то на себя натащил; очнись!

345) Вот нужно жениться бедному! Женись — аи ночь коротка.

(Я с тобой до седых волос торговаться буду.)

(А и весь-то ты — бранное слово; вот ты что, а не человек!)

346) А ты больше знай, да меньше болтай, — крепче будет.

347) Бей крепче, будет мельче.

348) «Гей, скорей!» — «Скорей скорого не сделаешь. Подожди!»

349) По пояс в воде, а пить просит.

(Две рукавицы за поясом, третьей ищет.)

350) Коль я плут, так и ты тут.

351) Свечи-то горят стипириновые.

352) Рубль двадцать взял за аршин, и то по 10 копеек уступил почтения.

353) Умер!.. Так его сверх земли положить, что ли?

Похоронить надо, люди говорят.

354) Бывало, Петр через Москву прет, а нынче Петр веревки вьет.

355) И выходит, ты врал, а я не разобрал.

Что, Маметка! твоя врала, моя не разобрала?

Пьяный свечки не поставит.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное