Сибирские перекрестки

– Софрон, а здесь все почти такие. Спроси своих дружков по бараку! Дольше года никто из них на одном месте не сидел. Разве тот, кто срок отбывал здесь… Ты откуда приехал? Говорил, в порту работал?

– Да, в порту. Сначала грузчиком, потом бетонщиком в городе.

– Грузчиком потяжелее будет, чем у нас здесь?

– Да. Полгода и выдержал только. Часто сахар шел в вагонах, под разгрузку. Мешки по полсотни кило еще ничего, а как пойдут сотенные, так меня через два-три десятка мешков начинает шатать. А с ними еще подниматься надо – под самый верх складов бьют… Разве с моей комплекцией грузчиком работать?.. Ушел в бетонщики. Лопатой бетон мешать тоже нелегко. Но все же полегче!..

– Там тоже жил в общежитии?

– Ну а где же еще! В общаге! И ту-то не сразу дали…

На площадке железобетонного цеха существовал раз и навсегда заведенный распорядок дня. Утром снимали крышки с пропарочной камеры, выбивали клинья у ферм, разбирали опалубку, цепляли стропами крана еще теплые, после пропарки, блоки и плиты и подавали их тут же на площадку склада. Затем чистили и смазывали формы, укладывали арматуру и заливали бетон.

Цех стоял недалеко от большого красивого озера, на котором, сколько помнится, Софрон был всего один раз. Почему так получается с ним, он и сам не смог бы объяснить. Но, попадая в большой, шумный город, он, помимо своей воли, всегда оказывался втянутым в круговорот каких-то срочных дел, которые потом, на поверку, оказывались пустыми и ненужными. Все время какая-то спешка, куда-то надо было бежать, ехать, с кем-то встречаться. Он растрачивался, не получая взамен ничего, не мог найти время сходить в театр или музей… В октябре он начал ходить в институт на подготовительные курсы. Днем была работа с бетоном, вечером учеба на курсах. Только там, на курсах, он понял, насколько дырявы его знания, и за эти несколько лет, что прошли после школы, он забыл практически все.

Но это его благое начинание в очередной раз пропало зря. Проработав на бетоне чуть больше года, он снова сорвался с места и уехал в Сибирь, на лесоразработки. Друзья звали его с собой на рудник, на Алдан, но он не решился ехать в такую даль, да и предпочитал работать в лесу, нежели на шахте. Лес для него был привычнее, роднее, поскольку он вырос в таежной стороне и, живя в большом городе, вдали от тайги, часто вспоминал рыбалки с ночевкой у костра на берегу быстрой перекатистой реки, охоту на рябчиков, уводящую его, со сверстниками по школе далеко по хребтам за десятки километров в тайгу. Поэтому он с радостью поднялся с места и поехал подальше в Сибирь. Правда, приехав сюда, в равнинные сумрачные леса, он сразу увидел, как разительно они отличаются от его родных, светлых, просторных горных таежных увалов. И эта мрачность постоянной темноты леса, так же как местные заболоченные реки с торфяными берегами, вызывали у него только тоску и тревогу.

Видно, так устроен человек, что, попробовав один раз свободу, познав красоту и радость созерцания, он уже не сможет довольствоваться половинчатостью, затоскует и пойдет искать то, что потерял и к чему успел прикоснуться, припасть однажды горящими пересохшими чувствами, не утолив их голод…

– Да-а, Софрон! Ты еще молодой, но как тебя уже побросало по стране-то! – выслушав его исповедь, заговорил Лукьян. – А вот мы с Иваном сидим здесь. Он уже десять лет как собирается уехать и все не может. Деньги его засосали, да и меня тоже.

– Потом ты, Софрон, один, а у меня семья, – продолжил Лукьян. – И не всю же жизнь здесь жить, в Сибири, в тайге, в поселке из трех изб. Дети-то, какую я им судьбу готовлю!..

Как-то само собой разговор перекинулся на людей, которые здесь живут.

– Люди разные бывают, даже если их и выслали сюда против их воли, – с расстановкой, степенно, говорил Лукьян. – Вон сравни, Софрон, хотя бы нашего Романыча и твоего дружка Свистуна. И тот и другой попали сюда не по своему желанию, а живут-то здесь как по-разному! Романычу даже целый участок доверили. Это сколько людей-то одних! А сколько техники и леса! Ну а что можно доверить твоему дружку, одно слово – свистун! Вот и соображай, потянешься ты за ним далее или нет, если он опять сорвется куда-нибудь. Ну, да что говорить об этом, ты и сам все хорошо понимаешь…

Лукьян остановился после такого длинного для него монолога и, собираясь с разбежавшимися мыслями, достал пачку папирос, закурил.

Иван и Софрон молча наблюдали за неторопливыми, скупыми движениями человека, экономно расходующего свою возрастную силу.