Сибирские перекрестки

– Хорошо узнал!.. На, почитай, что она пишет! И все поймешь! – кинул он Софрону письмо.

– Послушай, Рыжий, оно же тебе написано!

– Читай, читай!..

Софрон неуверенно повертел в руках конверт, зачем-то подробно прочитал адрес, вынул из конверта сложенный вдвое тетрадный листок в линейку, исписанный ученическим почерком.

Прочитав, он ухмыльнулся, перечитал еще раз.

«Здравствуй, Гриша, дорогой мой друг! – начиналось письмо. – Спасибо тебе за теплое поздравление, за ту огромную нежность, вложенную в несколько строк. Честное слово, я тронута, до слез. Как трудно иногда бывает высказать то, что хотелось бы, и не потому, что нет слов, а оттого, что боишься прикоснуться к самому дорогому и заветному. Однажды ты неосторожно произнес одно слово и как будто-то испугался. Поверь – я же испугалась во много раз сильнее. Хотя я и привыкла верить твоим словам больше, чем самой себе, я вновь и вновь пытаюсь убедить себя в том, что это просто случилось нечаянно. Шутить так ты просто не смог бы. Гриша, письмо может получиться не совсем связным, но ты прости мне это. Мне просто необходимо высказать то, что меня тревожит, мучает, из-за чего я много раз пыталась писать тебе и не могла, потому что боялась сфальшивить, а фальшь в наших отношениях – для меня самое страшное, что может быть. Я готова принять безропотно все, кроме того, что для меня подобно смерти… Гриша, тот наш последний разговор, ты помнишь, конечно, мне было мучительно, нелегко, ты ведь ни о чем не спрашивал, а я не могла молчать. Получилось, что я сама себя высекла, как это горько и стыдно. И тот холодок, что тогда пробежал между нами, отразился ужасом в моем сердце. Я знаю, ты хорошо понимаешь все, но я не могу осознать, просто постичь умом неизбежность в жизни, ее жестокость и муки, на которые обречен маленький человек. Я не спрашиваю ответа, ни на что не надеюсь, но я мечтаю, живу этой мечтой и жду своих алых парусов. Твоя бывшая Зоечка».

Ниже была приписка.

«Прости, если письмо покажется тебе слишком сентиментальным. Я не отважусь беспокоить тебя по такому поводу еще раз».

– Да-а, Рыжий! Вот это натура!..

– Я же говорил!

– Ну, если так, тебе здорово повезло!

– Да, я понимаю, – буркнул Рыжий. – Послушай, Софрон, не нравятся мне такие. Мне что-нибудь попроще бы… Ты же видишь, какой я…

– Ничего, Рыжий, не горюй, все пройдет! В жизни еще столько всего будет, – с видом бывалого человека изрек Софрон и даже сам почувствовал фальшь оттого, что сказал.

«Почему так получается? – думал он. – Кто-то рано заводит семью, становится взрослым. Вон у моей бывшей соседки по школьной парте – дочери уже несколько лет… У меня же и в мыслях нет ничего такого – стать степенным, женатым… Что это со мной – инфантильность?.. Я же даже чувствую, а не только понимаю, какой я несерьезный. Сегодня одно, завтра другое. Приехал сюда, не знаю зачем, почему. Теперь хочу уехать отсюда. Куда? Пока тоже не знаю, но уехать хочу. Это точно! Где уж с таким-то характером на что-нибудь серьезное. Вон Рыжий советует поехать в его родной город. Много рассказывал про него. И меня, под впечатлением от его рассказов, потянуло туда… А может, я так и останусь несерьезным, таким бродягой, как Свистун.

* * *

Трелевочный трактор «Дэте», завывая мотором, двигался по хорошо укатанной и прибитой хлыстами лесин дороге в темноту леса и зимнего утра. На этой широте, куда судьба забросила Софрона, в январе светает только в середине дня, да и то чуть-чуть, всего на час-два.

Софрон дремал, держась одной рукой за щит трелевочника, чувствуя под боком тепло двигателя. Сегодня он пришел к конторе, откуда бригады отправляются с утра на лесосеки, пораньше, занял самое уютное место на «Дэтешке»: между кабиной и щитом, на ящике с инструментом. Здесь удобно было сидеть, и рядом был теплый двигатель. На щите же ехать было холодно, ветер, постоянно тянет скатиться вниз по щиту. Но и там, на верху щита, почти всегда сидят рабочие. Так бригады каждое утро едут в тайгу…

Софрон не заметил, как подъехали к лесосеке.

– Софрон, Корней! – раздался над ним голос бригадира, вылезающего из кабины. – Кончайте вчерашний повал! И по-быстрому! Мы с Платоном пойдем валить вон туда, – показал он рукой на стену хвойного леса и, подхватив длинными жилистыми руками бензопилу и бачок с заправкой, зашагал долговязой походкой к новой делянке.

И Софрон представил, как тот неторопливо, методично, профессионально начнет укладывать одну за другой лесины, которые, перед тем как упасть, подкошенные пилой, вздрогнут верхушкой, как будто прощаясь с собратьями, медленно сдвинутся с места и, набирая скорость, с шумом будут падать на землю, взметая тучи снежной пыли.