Сибирские перекрестки

– Спасибо, Василич, пока!

Дед Степан направился вниз острова, откуда доносился слабый шум трещотки конной сенокосилки. А Трофим с Мишкой двинулись на противоположную сторону острова, на берег реки, где был их надел. Получив его две надели назад, Трофим отоптал межу ногами. По привычке, перенятой от своего отца, крестьянина старой закваски.

Уложив в тени тальника пожитки, отец и Мишка подступили к краю надела.

– Ну что ж, начнем! – задорно улыбнулся отец. – Я прогоню ручку, ты за мной. Смотри – держи ровно.

Широко расставив ноги, он короткими взмахами косы врезался в надел и пошел, пошел уверенно, красиво ведя рядок.

Мишка завороженно уставился на отца. Смотрит, как он косит, ритмично покачиваясь, играючи укладывает высоким валком скошенную траву. И от этого ему захотелось самому пойти с косой вслед за ним по кошенине. Так же разминая плечи ритмичными взмахами косы и чувствуя нарождающуюся во всем теле силу. Для солидности он поплевал на ладони, пристроился к полосе и пошел вдогонку за отцом.

Но легкость и простота косьбы оказались обманчивыми. Мишки хватало только на первую ручку. Уже к концу ее уменьшился замах; заломило поясницу, и какая-то сила стала гнуть его к земле. На втором рядке прыть у него совсем исчезла. И он пустился на маленькие хитрости, чтобы не подать вида, что ему тяжело. Бросив косить, он не спеша, по-солидному, подошел к оселку и стал долго подтачивать косу, хотя нужды в этом не было.

«Жиг-жиг, жиг-жиг!» – полетели из-под оселка резкие металлические звуки.

Подправив косу, он повел рядок дальше. Он отдохнул, ему стало легче, но этого хватило ненадолго.

Заметив, что сын начал сдавать, отец отправил его за водой:

– Сходи, набери бидончик, пока холодная. И спрячь в кустах.

Дважды повторять Мишке не надо. Он охотно бросил косу, вприпрыжку побежал к кустам и исчез на реке.

Оттуда он вернулся отдохнувшим, с мокрой головой. Успел даже искупаться. За это время отец прошел лишний рядок. Следующий они повели вместе.

Постепенно день разгулялся, и начало припекать.

– Мишка, пойди искупайся, – снова предложил отец.

Мишка ушел. Вернувшись, пристроился за отцом. Через некоторое время тот нашел еще предлог и опять отправил его на реку. И так до прихода матери.

Втроем дело у них пошло живее. Отец заулыбался, оскалив белые ровные зубы. Мишка знает, почему повеселел отец. Мать пришла – поэтому. Она у них в семье самый главный косец. Конечно, отец сильнее матери. Но в косьбе он ей уступает. А раз пришла мать, значит, ему будет легче.

Замах у матери не такой широкий и не сильный, как у отца. Но его, как и других мужиков-косцов, она берет измором. Если она начала рядок, то идет скоро, работает ритмично и не делает остановок. Угнаться за ней трудно, и через час-другой мужики сдаются. Мать же, как начнет с утра, так и пластается до изнеможения. Но и ей тоже тяжело. Даже очень. Мишка же видит. Однако такой у нее характер, что не дает остановиться. Кажется, какой-то чертенок сидит в ней и гонит, гонит, подхлестывает, заставляет надрываться на любой работе. Как вот сейчас на косьбе. Почему Мишка так думает? Да потому, что когда в шалаше все уже заснут, мать все еще не может отойти ко сну. Дикое напряжение в течение дня не отпускает ее, не дает расслабиться. Порой Мишка с испугом просыпается от непривычных ночных звуков: шороха мышей где-то рядом в сене, или редких настораживающих криков в недалекой тайге. В шалаше обычно стоит здоровый храп уставших за день мужиков. И совсем не слышно дыхания матери. Но в такие минуты Мишка догадывается, что она не спит. А только лежит и почти не дышит. Настолько ей тяжело после такого ломового дня. А засыпает она, должно быть, под самое утро. Но и этого мимолетного сна ей достаточно. Утром она снова бодра и полна сил, чтобы схватиться с кем-то или с чем-то, за что-то, чего Мишка, как ни старался, не мог понять. Как никогда не понимал этого ее упорства в работе.

В первый день они косили до сильной жары, когда совсем стало невмоготу. Вечером, по холодку, косили до темноты и только потом, собрав пожитки, пришли к шалашу деда Степана.

Там в сборе уже были все его постоянные обитатели. Дед Степан, отдыхая, сидел на чурбаке. Зажав во рту трубку, на охапке сена лежал Яшка – коротконогий, неопределенного возраста шорец[35]. На нем была изношенная до дыр рубаха и такие же штаны, сквозь дыры в которых чернело смуглое тело. На давно нестриженой голове Яшки торчала копна прямых жестких, как проволока, черных волос. Глядя на него, трудно было определить, дремлет он, закрыв глаза и придавив зубами мундштук трубки, или, прищурившись, смотрит на пламя костра щелками узких глаз.

Третьим у костра сидел Федька, племянник Яшки. Это был рослый, светлокожий парнишка с большими, немного раскосыми светлыми глазами.

Увидев своего ровесника, Мишка подтянулся, чтобы выглядеть беспечным, и чужие не заметили бы кислое выражение у него на лице.

Трофим усмехнулся этой моментальной перемене у сына, только что понуро тащившегося с покоса. Он подошел к костру, поздоровался за руку с Яшкой и его племянником. Присел рядом.