Сибирские перекрестки

Перед сном она натопила печь, разделась и с удовольствием вытянулась на лежанке Омака. Только теперь почувствовала она по-настоящему усталость. Из щели давно прогоревшей во многих местах старой жестяной печки пробивались блики света, освещая полосами темноту избушки. Было как-то по-особенному от этого уютно и по-домашнему приятно и интимно, как и в прошлые ее посещения здесь Омака. И она вспомнила все те редкие, вот такие же, как и сейчас, наезды сюда к Омаку. Он то был на пастбище, то в дальнем зимовье. К тайге и одиночеству она давно привыкла. Постепенно, живя с ним, узнала прелесть и покой этого одиночества… На стенках избушки у Омака висели простенькие открытки и вырезки из журналов, наклеенные, кажется, в беспорядке тут и там. Здесь же среди них ее, Долумы, фотография… Это было еще в те годы, когда они жениховались, или, как говорят у них в селе, женишились…

«Ох! Сколько же мне тогда было-то? – подумала она, присматриваясь в полумраке к фотографии. – Восемнадцать, – вспомнила она. – В девятнадцать-то я уже выскочила за него. Хм!.. А он тогда был ничего парень… А как пел-то! Сам выучился играть на баяне. В клубе всегда был первым заводилой… А потом?»

Потом у них появилась Белек-оол. Это они так, поначалу-то, звали Белек-кыс. Ждали мальчика, а родилась девочка. Но сколько радости-то было у Омака, когда родился Тойбу. В тот день, когда он родился, Омак взял ружье, вышел на улицу и разрядил в воздух дуплетом из обоих стволов, сообщая всем в селе, что у него родился будущий охотник. Мужики поддержали его, и по селу там и сям затрещали выстрелы, всполошив всех собак. Цену охотнику в этих краях знали. Охотнику и пастуху.

«Десять лет как прошло с тех пор, – подумала она и стала отыскивать взглядом, в бликах света печурки, среди картинок на стене фотографии Белек и Тойбу. – Да, действительно, вот они… Над столом у окна… Как это я сразу-то не приметила… Ох ты! Какие они здесь еще сопливые»…

Фотографии были старые… Да, он уже давно не снимает их… Когда же все это началось? То, что их оттолкнуло друг от друга. И из-за чего?.. Но ведь ничего же не было… Чтобы так резко все оборвать! И у меня, и у него ничего не было… У него, может быть, и были… Но это так все мимолетно и мелко… Она-то узнала его хорошо за десять лет жизни вместе… А все-таки оттолкнуло…

Она старалась что-то вспомнить из их жизни еще. Что-то, что ей казалось важное. Но это важное ускользало. Вот, кажется, только-только она ухватилась за какую-то мысль для нее важную, как за ниточку, и могла бы размотать постепенно весь клубок и все понять… Но эта ниточка тут же рвалась в самом начале… Так ничего больше не вспомнив, она уснула с мягкой улыбкой на лице.

Утро наступило тягостное, пасмурное и холодное. Всю ночь рядом гудела река, и от этого казалось, что где-то под самой избушкой изредка кто-то тяжело вздыхал… Река гудела и сердилась, стесненная каменными берегами, и бросалась на ненавистные ей гигантские валуны, будто кем-то нарочно накиданные на ее пути. Она пыталась и не могла спихнуть их со своего пути.

Долума затопила печку. В избушке, остывшей за ночь, снова стало уютно.

Она поела, вышла из избушки. Кругом было пустынно. Река все так же пенилась и шумела. Утро было сырое, пасмурное. С верховьев реки тянулись низкие темные тучи. Они ползли по самым увалам, словно гигантские спруты, ощупывали их, переползали с горы на гору, спускались в лощины и снова заползали по склонам вверх.

Она поймала Гаркушу, взнуздала и поехала вверх по реке широкой звериной тропой. Там, в верховьях этой реки, у самых ее истоков, у Омака было срублено еще одно зимовье.

С каждым часом езды река становилась тише, спокойнее. Кончились валуны, так злившие реку, и она становилась похожа на обычную равнинную речушку с галечными берегами и спокойными перекатами. В широкой безлесной долине река меандрила. Пошел мелкий кустарник, мох, кочки, широкие травянистые высокогорные поляны. Вдали же высились пики хребта, с языками снежников… Где-то там должна быть избушка. С хребта тянуло холодным ветром.

Долума пришпорила Гаркушу, направила его к зимовью уже заметным пятном, замаячившим на фоне серо-зеленого склона хребта.

Однако в зимовье Омака тоже не было. Избушка была старая и, казалось, вот-вот завалится от ветхости… Стояла нараскоряку, как марал-подранок…

Долума разнуздала Гаркушу, спутала ему передние ноги и отпустила пастись на просторный зеленый лужок. Гаркуша неспешно запрыгал в сторону, остановился. Оглянувшись на Долуму, он посмотрел на нее, скосив большие темные глаза, словно собирался что-то сказать ей или не верил, что его отпускают на всю ночь. Не дождавшись ничего от хозяйки, он медленно запрыгал к склону горы, на котором среди моря мха зеленели остатки травы.