Сибирские сказания

Постоял он так, в затылке поскреб, слышит, такой шум, гвалт в доме творится, девки так ревут, стонут, а он и помочь им не может. Закричал в голос: «Катенька! Милая моя, где ты есть?!» В ответ только рев да крик. Делать нечего, побежал он в деревню за подмогой, сопли на кулак наматывает, голову ушибленную потирает.

В дому же том все своим чередом идет: сапоги вокруг печки гуляют, девки наверху сидят, молитву творят, слезами заливаются, погибели ждут. Только одна промеж них, Люська-старшая, не оробела, не растерялась, а хвать ухват за рукоять и давай по сапожищам тем молотить, наяривать, вслух приговаривать:

– Я вам, сапогам чертовым, покажу кузькину мать, научу нас уважать! Вот вам! Возьмите, получите! Еще хотите?! Потчует их ухватом от души, от всего сердца.

Сапоги и отскочили от печки в сторону от Люськиного ухвата. Стоят, друг о дружку трутся, ближе подойти опасаются.

– Ага! – Люська кричит. – Испужались моего ухвата, не хотите ли еще попробовать?! Нашла я на вас справу, управу! А ну, девки, ломайте трубу да кирпичами в них пуляйте-кидайте! Пущай каленых кирпичиков попробуют, подале от нас держатся.

Вывернули девки один кирпич, запустили в недруга своего, шмякнулся сапог один на пол, едва поднялся, захромал, за другой прячется. Только все одно не уходят из дому, словно ждут чего. Может, подмоги, а может, хитрость какую задумали.

Матюха меж тем к своей избе бежит-летит, ног не чует. Едва добежал, дыханье унял, постоял, подумал и прямиком в курятник свой. Заскочил туда, хвать петуха под мышку и обратно бегом несется, поспешает, сам себя подгоняет.

Быстрехонько до страшного дома добежал-доскакал, перед окошком встал. Шепчет сам себе под нос:

– Сейчас я тебя, нечисть поганая, людям нежеланная, заставлю убираться восвояси, спроважу быстренько. Пришел твой час…

Схватил петуха своего за лапы и давай трясти-потряхивать, а тот стал крыльями помахивать, заклекотал, клюв разинул и вполсилы кукарекнул. Матюха его подзадоривает, за хвост подергивает:

– Ори, кричи в полную мочь, гони прочь нечистую силу!

Петух-то и послушался его, кукарекнул, как мог, горло прочистил, еще разок добавил. Видать, и другие петушки сигнал его утренний услышали, откликнулись, закричали кто во что горазд, всей деревне побудку устроили. А коль петух закричит, от того крику вся нечисть в страхе бежит, прячется.

Расхрабрился Матюха, швырнул петуха в окошко к девкам на выручку, на подмогу. Влетел тот в избу, на пол сел, головой крутнул, да и запел громче прежнего.

Сапоги, как петушиный крик услышали, сжались, собрались, даже размером меньше сделались. А петушок, красный гребешок, их как увидел, кинулся, когтями за голенища ухватился, шпорами рвет, клювом клюет, крыльями прихлопывает. И началась-пошла промеж них такая драка, что словами и передать невозможно: пух-перья летят, сапоги по дому носятся, норовят с себя петуха сбросить-освободиться, где можно укрыться. Да только не таков петух, бьет крепко и ошметки от сапогов по всему дому клочьями летят, сыплются.

Но все ж таки сапоги сильней да сноровистей оказались, сбросили с себя петушка, стряхнули и в окно вылетели, с глаз скрылись.

Матюха в окно влез, кинулся Катерину свою искать, разыскивать. А она лежит у самого окошечка и не дышит совсем. Только слезинка одна из глаза выкатилась и на щеке светится малой капелькой. Подхватил ее Матюха на руки и к дому своему бежать, чтоб в город свезти, авось выходят, к жизни обратно вернут.

Тем временем и рассвело, народ со всей деревни к страшному дому потянулся, ото сна отряхнулся. Стоят, судачат, а в сам дом не заходят, опасаются, крестным знамением себя осеняют, молитвы шепчут, чур меня, чур…

Слезли девки с печки, на улочку по одной выходят, слезы льют, пошатываются, на землю валятся. Народ на них поглядел и ахнул: все как есть постарели, поседели за ночь, лицом осунулись. Только Люська одна подружек поддерживает, подбадривает, слезы им платком утирает, успокаивает. Кинулась к бригадиру, чтоб покалеченных, потоптанных в город увезти подводу дал.

Увезли всех в город, подводы нашли, а к вечеру милиции прикатило человек с десять. Начали всех пытать, выведывать, допросы писать. А мы что скажем, покажем? Ничего видеть не видели, слышать не слышали. С нечистью только свяжись, так она тебя и за морем достанет, сыщет-разыщет, напакостит.

А милиция пытает народ:

– Кто девок побил-покалечил? Признавайтесь, сознавайтесь, а то хуже будет!

Куды ж еще хуже? Хужей уже и некуда. Коль нечисть раздразнили-разворошили, добра не жди.

И точно. Забрали нескольких парней, что на бревнах с девками вечерком сидели, миловались, а с ними и Матюху как главного. Девки на него показали: мол, под окном сидел, не иначе как от него вся катавасия и началась, поехала.

Увезли их в город на суд и всех, почитай, ни за что и осудили, в тюрьму посадили, а потом и сослали куда подальше. Вот так нас всех и наказали… А все оттого, что старых людей не слушали, в свой нос делали. Вот и хлебай-расхлебывай, другим рассказывай.