Сибирский эндшпиль

— Конечно, они выловят его. — согласился Керн. — Но даже если они знают, что мы передаем, то это еще не значит, что они поймут, что это значит. Кроме того, они не знают и не могут узнать, кому это предназначено.

фоледа выглядел совсем неуютно.

— Еще одна техническая штучка. Такое уже было. Сначала у нас был надежный путь передачи файла "Апельсин" на Землю с "Русалки". Файла мы не получили, а "Волшебник" попал на Лубянку. Потом мы послали наверх двух наших людей, чтобы забрать оттуда этот файл. Мы снабдили их не техникой чудом века. Файла у нас все еще нет, наши люди не вернулись, и в этот раз мы даже не знаем, где они. А теперь вы хотите, чтобы я купился на это?

Керн нервно потеребил свои усы, вскочил и зашагал по комнате. Он подошел к экрану и обернулся:

— В этот раз все действительно по-другому, Бернар. Я проверил все детали лично и я удовлетворен. В этот раз нам не надо никого никуда посылать. Все, чего он хочет — это говорить. Мы просто будем слушать. А когда нужно будет ему ответить, мы просто пропустим ответ через один из компьютеров в Форт Мид и передадим это на нашей постоянной волне, на которой мы все время передаем. Весь риск берет на себя он.

— Это слишком похоже на то, что я уже слышал раньше.

— Но Таксист в центре Сибири, там где олени пасутся. Что еще нам делать?

— Хммм. — Фоледа снова принялся барабанить по зубам, мрачно глядя на экран, на фотографию Дьяшкина. Потом он перевел взгляд на фотографию со спутника.

— Послушайте, а зачем вы вообще впутываете в это дело РУМО? Такие вещи — это компетенция ЦРУ. Или вы считаете, что и мы в этом заинтересованы?

Керн отошел от экрана, потирая руки.

— Ты прав, Бернар. Вы заинтересованы в этом, потому что Сохотск основная станция связи с "Русалкой", где все еще могут быть двое наших людей.

Литерлэнд добавил:

— Если Дьяшкин просит нас об убежище, то с нашей стороны будет очевидно потребовать доказательств того, что он серьезен. Может быть, мы сможем убедить его попытаться узнать, что случилось с вашими людьми. По-моему, это стоит того.

Фоледа выглядел уже более заинтересованно.

— Так это что? — спросил он. — ЦРУ раздает бесплатные подарки?

Литерлэнд улыбнулся в ответ.

— По-моему, мы договорились, что мы по одну сторону фронта.

Фоледа посмотрел на Барбару. Та покачала головой в знак того, что не может найти больше никаких зацепок.

— О'кей. — объявил он. — Предположим, я клюнул. Но ведь очевидно, что в таком случае Таксист полезен нам только, пока он в Сохотске. Значит, мы должны поощрить его, но оттуда не выпускать.

— Мы надеялись, что ты именно это и скажешь. — Керн вернулся к своему креслу и сел. Литерлэнд кивнул:

— Великолепно.

— Черствая, бессердечная, рассчитанная эксплуатация человека. заметила Барбара.

— Работа такая. — со вздохом согласился Фоледа.

16

Когда Пола была еще студенткой, в ее комнате среди фотографий, графиков и различных цитат — средоточия мудрости, развешанных по стенам, висел плакат следующего содержания:

Тот, кто не знает, и не знает, что он не знает — дурак.

Избегай его.

Тот, кто не знает, и знает, что он не знает — невежа.

Научи его.

Тот, кто знает, и не знает, что он знает — спящий.

Разбуди его.

Но тот, кто знает, и знает, что он знает — мудрец.

Иди за ним.

Внизу Пола дописала однажды, в приступе разочарования:

Тот, кто не знает, знает он или не знает вообще — политик.

Избавься от него!

Пола никогда особенно не любила политику.

Она росла в "военно-морской" семье, у матери, которую она обожала, был независимый склад ума, и большинство девочек, с которыми она встречалась подростком, казались ей глупыми занудами, а большинство мальчиков — либо незрелыми сорванцами, либо безнадежно серьезными, и исключения встречались редко. Так что свободное время она предпочитала проводить в одиночестве, чаще всего за компьютером или с книгой. Она читала Рэнда, Канта и Ницше, когда была в серьезном настроении, крутую фантастику — чтобы расслабиться, и книги об НЛО, экстрасенсах, всяких медицинских чудесах, астронавтах древности и тому подобное — чтобы развлечься. Она экспериментировала с наркотиками, которые ей не понравились, выпивкой — тут было все в порядке, и сексом — это было просто чудесно. Когда она училась, строгость точных наук казалась ей стимулирующей, а вот гуманитарными науками она занималась постольку, поскольку: они удивляли ее размытостью и были чересчур субъективными в своей относительной правоте, неизменно привлекая к себе именно тех людей, которых она терпеть не могла.