Сибирский фронтир

– Как я понимаю, в этом году до островов нам не добраться. На одном корабле смысла нет выходить. Поэтому поступим следующим образом: соберём всех кого можно на "Онисим" и отправимся на Камчатку. Попробуем поднять тамошних промышленников. А шитики и второй галиот, если успеем его достроить, прибудут туда к концу сентября. Как раз и время будет людей добрать. В Петропавловской гавани встретимся, перезимуем, а в следующем году уже пойдём к островам. Оттуда сильно ближе получится, и выходить можно раньше.

– Тебе решать, конечно, – сказал Бочкарёв. – Но думаю лучше вместе на Камчатку двигать. Оно и разговаривать с тамошними волками проще, когда гурьбой.

– Чините корабли, если за месяц уложитесь, выйдем вместе.

Подогнав к берегу последнюю лодку, я свалил хлопоты с грузом на Данилу и Комкова, а сам отправился в острог к Зыбину. Мой лихой завоз произвёл настоящий фурор. Таких ранних и масштабных поставок здесь давно не случалось, ведь весной грузы только начинали сплав по Лене, а те, что были доставлены в Якутск зимой, дожидались сухой погоды или медленно двигались, сопротивляясь паводкам мощных притоков. Помимо прочих выгод, операция прибавила мне веса в глазах обывателей. Пока я шагал к острожку, со мной раскланивался, чуть ли не каждый встречный.

Дела у Зыбина шли неважно. На первый взгляд его стратегия принесла плоды. Мятеж коряков пошёл на спад. Казакам удалось взять последнюю на побережье туземную крепость и разблокировать тем самым сухопутную дорогу к Камчатке. Но победа обернулась для начальника головной болью. Пленных стало ещё больше. И все они повисли на канцелярии порта мёртвым грузом. Зыбин писал по инстанциям, прося избавить его от обузы, но вразумительного ответа ни из Иркутска, ни из Тобольска так и не получил.

Старый солдат пребывал в дурном расположении духа и подумывал об отставке.

– Мочи нет больше... – пожаловался он. – Приказали бунт подавить, я подавил, а теперь получается хомут на шею заработал, сам и кормить эту прорву должен. Зиму едва пережили, а дальше что? Они же проедят все запасы!

– Ещё подкину, – заверил я.

– Да? Ловкий какой. А платить я, чем буду, добрая ты душа?

– Тогда отдай их мне на промысел, – предложил я.

Сказал как можно более равнодушно, словно одолжение делал, но на самом деле нервничал, понимая, что если Зыбин уйдёт, с новым начальником всё придётся начинать сызнова.

– На промысел? – он задумался.

– Ну да. Они же охотники от природы. Чем их ещё занять, как не промыслом?

– Не положено их отпускать. Если бы здесь, возле порта работой занять...

– Кому они тут нужны? На плотбище ещё кого–то пристрою, да и то, что с них там толку. Плотничать дикие не обучены.

– Это верно... – вздохнул старик. – Ты чего, кстати, пришёл–то?

– За пушками, за гранатами.

– Есть пушки. Четыре соколика дам тебе. – Зыбин задумался. – А что, правда, коряков забрать можешь, добрая ты душа?

– Могу.

Он встал из–за стола и прошёлся по кабинету.

– Много? – спросил на развороте.

– Да хоть всех.

– Всех это хорошо бы, – мечтательно сказал Зыбин. – Как вот только устроить такое?

– Корабельные работы, – сказал я.

– Что–то не пойму.

– Отдай их мне на корабельные работы, – пояснил я. – Так в бумаге и запишем. Если случится какое–нибудь следствие или инспекция, скажешь, что пленников передал только на плотбище. А уж какие я им корабельные работы придумаю, тебе и знать не нужно.

– Хитро! – одобрил старик.

Он подумал немного и, махнув рукой, согласился.

Не теряя времени, я зашёл в лагерь и через Анчо объявил, что есть шанс вытащить их отсюда. На самом деле с дюжину человек я мог бы вытащить и без разрешения Зыбина. Коряков никто не пересчитывал, а сами они не убегали, просто потому что некуда было бежать. Селения разорены, а семьи оставались под острожком. Теперь же я мог вербовать их столько, сколько нужно.

Среди доставленных из Нижнего Новгорода грузов, было много корабельного снаряжения. Кроме того Зыбин на радостях выдал четыре фальконета с зарядами. Под видом доставки всего этого добра на плотбище, я переправил туда часть коряков вместе с семьями. Просто, чтобы убрать от начальственных глаз.

Общение с туземцами развеяло два моих давних предубеждения. Они не вставляли в каждой фразе слово "однако", и не поучали белого человека жизни в суровых условиях Севера, тем более какой–то особой философии гармонии с природой. Да и не осталось у них никакой философии – одна тоска пополам с ненавистью.

Когда я объявил корякам, что заберу всех желающих на острова, бедолаги чуть свалку в дверях не устроили. Особенно узнав, что в этом году смогут уйти немногие. Оставаться на положении пленных никому не хотелось. На места в командах можно было объявлять конкурс. Мне требовался человек, способный организовать широкие корякские массы, которые тихим ручейком продолжали прибывать из Охотска. Следовало устроить семьи, распределить людей по работам, а русским языком владели единицы. Да и доверие вызывали не все.