Сибирский ковчег Менделеевых

В комнатах повисла гнетущая тишина и полумрак, потому как шторы давно никто не открывал. Печь топили лишь в гостиной, куда все и перебрались. Диму тяготила обстановка вечной скорби, постоянное молчание матери, робкие взгляды в его сторону сестры, как бы ждущей от него помощи и поддержки. Он понимал, долго так не выдержит и, если бы не гимназия, он тоже бы уехал в Омск вслед за братом. Шататься по городу, как они делали это раньше с друзьями, ему просто надоело, тем более узнать или увидеть что-то новое уже не получалось. Поэтому он едва ли ни каждый день забегал после занятий к Поповым, куда часто заглядывали Машины подруги. Там они играли в лото, в карты, иногда читали что-нибудь вслух. При этом он полушутя пытался ухаживать за кем-нибудь из девушек, но они лишь подсмеивались над ним, не принимая его всерьез.

Первое время его это злило, но потом, поняв, что все напрасно, он оставил свои попытки обаять кого-то из них и надолго замкнулся. Но преодолеть не так давно обозначившуюся в нем тягу к женскому полу он не мог. Она была настолько сильна и неистребима, что ему порой казалось, будто это какая-то болезнь. А как с ней бороться, не сказано ни в одной даже самой умной книге.

И тогда он понял, как следует поступить: под каким-то предлогом занял у сестры денег и отправился в тот самый стыдный дом, где они когда-то с ребятами подглядывали в окно за посетителями. Дождавшись позднего вечера, он дернул за шнур звонка, и навстречу ему вышла с улыбкой та же самая хозяйка и провела внутрь. И все повторилось как тогда: из другой половины возникли полуодетые девушки и среди них он узнал ту рыжеволосую, чуть постаревшую, но все такую же смазливую и аппетитную, по какой-то причине избранную военным. И он тоже указал на нее и вынул деньги.

Потом они поднялись по замызганной, протертой на сгибах дорожке наверх, она завела его за руку в боковую комнату, сбросила с себя шаль и обернулась к нему. Он весь затрепетал, кровь прилила ему в голову и, даже не раздевшись, он прильнул к ней, не зная, как дальше себя вести. Она не противилась, что-то шептала юноше на ухо, положив руки ему на бедра. И тут он весь напрягся, почувствовал, как горячая волна прокатилась по всему телу. Внезапно он застонал и оттолкнул девушку от себя, а потом кинулся бегом из комнаты, зацепился за складки дурацкой дорожки, кубарем скатился вниз, промчался мимо обескураженной хозяйки, выбежал на улицу и расплакался.

Он шел, покачиваясь, словно не совсем трезвый человек по ночному городу, а перед ним из темноты сияли широко раскрытые зеленые глаза рыжеволосой девушки, овладеть которой он так и не смог. Но через какое-то время он постепенно успокоился и даже обрадовался, что так ничего и не произошло…

Наконец наступило лето, а вместе с ним и сдача экзаменов на аттестат зрелости. Когда Дима уходил на первый экзамен, то возле ворот их дома на землю соскочил всадник, в котором он узнал управляющего аремзянской фабрикой, довольно часто бывавшего у них. Потому он не придал этому какое-то значение и, не желая опаздывать, поспешил в гимназию.

Возвратившись, едва ступив на порог, он почувствовал, что-то произошло. Навстречу ему вышла отчего-то грустная Лиза с озабоченным лицом и вопросительно глянула на него:

– Ты уже знаешь?

– О чем? – удивился он, а в голове уже затеплилась нехорошая мысль об очередном постигшем их несчастье. – Что еще случилось?

– Пожар на фабрике, – прижав обе бледные ладошки к лицу, словно готовясь заплакать, ответила она.

– Не может быть, – не сразу осознав это страшное слово «пожар», выдохнул он. – Маман там?

– Нет, дома, – показала кивком в сторону столовой сестра, – не хочет ехать туда.

– Плачет? – шепотом спросил Дима.

– Лучше бы заплакала, а то сидит и молчит.

– Что же теперь будет?

– Не знаю, Димочка, не знаю. Мне страшно…

Дмитрий решительно шагнул в столовую, где увидел сидящую мать. Перед ней лежала на столе толстенная книга в кожаном переплете с медными застежками, которую она последнее время постоянно перелистывала, словно хотела найти в ней ответы на мучавшие ее вопросы.

– Уже вернулся? – спросила она сына, не отрывая при этом глаз от книги. – Как экзамен?

– Сдал, – ответил он лаконично и добавил: – Оценки будут известны через несколько дней. Лиза мне сказала… – начал было он, но Мария Дмитриевна подняла руку, остановив его:

– Не надо, Митя. Фабрики больше нет. Может, оно и к лучшему. Теперь мы окончательно разорены, и как будем жить дальше, не знаю.

Дмитрий вгляделся в ее сосредоточенное, осунувшееся за последний год лицо, изборожденное многими морщинками, в седые волосы, выбившиеся из-под капора, который она постоянно носила, сколько он себя помнил, когда занималась хозяйственными делами. Он не знал, как поступить, что сказать, посоветовать, привыкнув к тому, что именно она всегда находила выход из любой, даже самой неразрешимой ситуации, не призывая никого на помощь, а ему оставалось лишь поступить так, как решила она. И сейчас он понимал: от него мало что зависит, поскольку именно она должна сообщить о своем решении, как они будут жить дальше.