Сибирский ковчег Менделеевых

А вот младшая из дочерей, Мария, была полной противоположностью своим старшим сестрам. Она росла девочкой открытой, улыбчивой и где-то даже не в меру веселой и азартной. Она редко с кем вступала в конфликт, легко соглашалась с тем, что советовали ей родители, но при этом на все имела собственное мнение, хотя и не всегда высказывалась на этот счет. Мария Дмитриевна частенько подшучивала над ней, называя ее дипломатом, а то и русским Талейраном. И та нисколечко не обижалась на ее слова, а скорее наоборот, считала их некой похвалой.

В гости к Ивану Павловичу время от времени заглядывали учителя гимназии Волков и Доброхотов, и они подолгу засиживались за обеденным столом, пили чай, рассуждали о политике и, конечно, о гимназических делах. Как-то вместе с ними пришел недавний выпускник столичного учительского института Михаил Лонгинович Попов, закончивший еще в бытность директорства Менделеева местную гимназию. Естественно, у них зашла речь об общей альма-матер, о том, кто вел занятия, были ли среди них учителя, служившие еще при Иване Павловиче.

– Да, ничего, как гляжу, не меняется, – заметил в конце разговора хозяин дома. – Дворянские сынки идут на военную службу, а такие как мы, из поповичей, на учительскую.

– Ничего предосудительного в том не вижу, – рассудительно отвечал Попов, – мой батюшка учил деток в приходской школе. А мне выпала честь в гимназии служить.

– Так ведь и мой батюшка в своем приходе тем же делом занимался. Причем были среди них и весьма знатные люди, – поднял указательный палец вверх Менделеев. – Выходит, мы с тобой, как бы это сказать, на одной грядке выросли.

Сидевшие с ними учителя, переглянулись меж собой и один из них обронил:

– Вот ведь как дело обернулось, будто мы чужие среди вас. Самое время обидеться…

Иван Павлович лишь хохотнул в ответ:

– Чего ж вы такое говорите, все вы для меня родные, просто с Михаилом Лонгиновичем у нас много схожего. Тем более учил его когда-то. Как же мне тем не гордиться?

В это время Маша Менделеева внесла и поставила на стол блюдо с домашним печеньем, и он постарался переключить разговор:

– А вот и младшенькая моя доченька, первая помощница по хозяйству. Да вы, впрочем, знакомы с ней, – он глянул на Волкова и Доброхотова, что раньше бывали у них в гостях, – а Михаил Лонгинович первый раз ко мне заглянул. Потому прошу дочь мою любить и жаловать.

Попов привстал и поклонился девушке. Та тоже кивнула ему в ответ. Может Ивану Павловичу из-за слабого зрения и показалось, а может, так оно и было, но когда гости ушли, он подозвал к себе жену и тихонько поделился с ней своим наблюдением:

– Не знаю, верно ли, нет ли, только похоже, Машуня с учителем нашим новым давненько знакомы…

– Как это ты решил? Видел где вместе, что ли? – удивилась она. – Может, ошибся?

– Мог и ошибиться, но вот сердце мне подсказывает, поглянулись они друг дружке. А там поглядим…

– Дай-то бог, – перекрестилась Мария Дмитриевна, – еще бы этих двоих, – она кивнула в сторону комнаты Полины и Лизы, – с кем свести. А то ведь ни на кого не взглянут. Не силком же их знакомить с молодыми людьми.

– Да хоть со старыми, – вновь хохотнул Иван Павлович, показывая тем самым свое хорошее настроение, что в последнее время случалось с ним все реже и реже.

И действительно, вскоре Попов уже сам по себе под каким-то благовидным предлогом заглянул к ним, и Маша тут же выпорхнула в столовую с неизменным угощением. Потом он случайно оказался возле гимназии, когда девушка собралась идти домой после урока танцев и проводил ее. А вслед за тем Мария Дмитриевна заметила, что дочь пишет кому-то письма, чего раньше за ней не замечалось. И к Скерлетовым она стала наведываться гораздо чаще и подолгу пропадала там, а приходила вся раскрасневшаяся и с горящими от счастья глазами. Тут и Мария Дмитриевна, наконец, убедилась в прозорливости мужа, о чем и сообщила ему с довольной улыбкой, на что он ответил:

– Я тебе так скажу, на мой взгляд, Михаил человек неплохой, образованный. Если у них все сладится, радоваться надо. А то ведь Маша у нас девушка без приданого, и взять его нам неоткуда. Разве что твою фабричную посуду подарить можем. Так что ты особо не противься, коль речь о свадьбе зайдет, – высказал Менделеев супруге свое мнение.

– Как ты можешь попрекать меня тем, на что я столько сил и трудов положила, – вспыхнула тут же она, – да если бы не доход от фабрики, мы на твою пенсию давно бы ноги протянули.

– Никто тебя не попрекает, – поспешил он ее успокоить, поскольку и на старости лет она, как и в молодые годы, легко приходила в негодование, – я же речь веду о приданом, которого у нас нет.

– У нас и на Ольгу, и на Катеньку его не было, а вот как-то выдали их замуж, и никто словечка не сказал.

– Угомонись ты, – махнул он рукой и, чтоб не продолжать назревавшую ссору, ушел к себе.