Сибирский ковчег Менделеевых

Тогда в вагонах 3‑го класса были коротенькие лавочки с высокими спинками и проход посередине вагона. Сам Дмитрий Иванович занимал одну лавочку, меня устраивал на другую. Мы пили чай по-домашнему в вагоне из своих чайников и стаканов. Кондуктор, щедро получая за труды, очень ухаживал за Дмитрием Ивановичем и не ленился ходить за кипяточком.

На каждой большой станции Дмитрий Иванович ходил закусывать в буфет, а мне присылал горячее блюдо с лакеем, и я гордо чувствовала себя какой-то важной дамой. На маленьких станциях он приносил мне сам сладкого или фруктов.

В вагоне, когда не спал – он любил отсыпаться дорогой – Дмитрий Иванович был разговорчив с соседями и всегда затевал какие-нибудь интересные беседы. Кто его знал, знает его увлекающую живую манеру говорить обо всем, обо всяких мелочах, его вибрирующий голос, то высокий, то низкий, его оригинальные сравнения и веские определения одним словом сути, – и потому обыкновенно около наших мест всегда бывала у него целая аудитория слушателей: тут и мужик в сермяге, и купец в поддевке, и дьячок, и студент, и монахиня, и барышня средней руки, и поп в старенькой выгоревшей рясе. Часто слышался веселый открытый смех Дмитрия Ивановича и общий хохот то визгливый, то басистый его слушателей.

Мы ездили по Николаевской железной дороге до станции Клин. На станции сторожа подобострастно встречали Митрия Ивановича. Он входил в вокзал в своей широкополой мягкой серой шляпе, из под которой виднелись его развивающееся волосы, и в длинном пальто-сак. Так он неизменно одевался летом, осенью и весной до самой своей кончины.

Мы опять закусывали на станции и пили чай, пока ямщик Засорин запрягал свою серую тройку, и потом с колокольцем и бубенчиками быстро мчались 18 верст до Бобловской горы, с ее чудным парком, садом и тихой деревенской жизнью. Дмитрий Иванович всегда любил ездить в деревне сломя голову, в этом тоже сказывалась его чисто русская черта.

Соседи мужики любили Дмитрия Ивановича и называли его простым барином, хотя он не был мякишем с ними, наоборот строговат и резок. Он не злился, но кричал на них частенько, считая нужным пужнуть. Они, хотя и побаивались его, но и ценили, и любили, в особенности за то, что с весны, когда хлеба почти всегда не хватало, он давал им работу за деньги: то городить его поля, то чистить лес, то возить камень с полей! Он говорил, что и поля очищаются от камня, и камень ему пригодится для стройки, и мужикам заработок.

В 1869 г. я нашла в Боблове на месте старого Дадьяновскаго деревянного дома – новый каменный дом, с деревянным верхом в красивом чуть ли не голландском стиле с высокой красной железной крышей, с балконами, бельведером и галереей. Наверху Дмитрий Иванович жил сам с своими книгами, приборами и инструментами, а внизу, в шести комнатах помещались его семья, няни и гувернантки, впоследствии, и гости – родные.

Старинный сад с сиреневой длинной аллеей, с розами, тонами и жонкилями остался тот же. Такие же стояли ароматные, развесистые липы, старые дубы и клены и шумели широкими ветками темные сторожевые ели.

Осенью 1867 года приехала из Сибири другая сестра Дмитрия Ивановича Мария Ивановна Попова с семьей и мужем, бывшим директором Томской гимназии. Они поселились в Москве, там муж Марьи Ивановны по несчастному случаю потерял скопленные его трудом 10 тысяч рублей и остался с семерыми детьми, из которых старшей дочери было 18 лет, а младшей полгода, на одну пенсию. Дмитрий Иванович пришел им на помощь. Он дал им отдельный кусок плодородной земли на Стрелицах, с родником, всего 8 десятин, дал материалу для постройки дома и служб и новое хозяйство устроилось на этой земле.

Дмитрий Иванович, за неимением времени, уже оставил свои хозяйственные опыты в деревне, он сдал все на руки управляющему, и в Боблове отдыхал и занимался, сидя больше у себя наверху. Изредка он еще ездил с нами в лес или на покос, а иногда играл с нами, детьми и подростками, в крокет.

Крокетная площадка была разбита в саду, между яблонями. Дмитрий Иванович ничего не делал вполовину и, когда играл в крокет, то так увлекался, что не шел домой, пока не кончит партии. Я очень любила играть с ним в одной партии: тогда всегда выиграешь. Он руководил планом игры, учил, как лучше целиться, и в азарте игры прилегал головой к земле, проверяя, верно ли наставлен молоток для удара о шар. Если темнело, а партия не была окончена, он посылал за фонарями, и мы при свете фонарей кончали игру. Мы очень гордились, что Дмитрий Иванович, значение которого как известного ученого мы понимали уже, играет с нами в крокет, и горячится так же как и мы, если противник крокетирует удачно его шар.

Иногда, в дождливые вечера, Дмитрий Иванович играл с нами в московские дурачки, в шесть карт. И ни разу не случилось, чтобы он проиграл.