Сибирский ковчег Менделеевых

Приехавший в понедельник поздно вечером профессор Яновский нашел у Дмитрия Ивановича воспаление легких.

В пятницу, 19 января, в последний день своей жизни Дмитрий Иванович почти все время был в забытьи, дышал очень тяжело и сильно страдал, когда приходил в себя. Но все-таки он просил, чтобы ему читали вслух: ему читали в этот день «Путешествие к северному полюсу» Жюля Верна. Если замолкали, когда он впадал в забытье, то, приходя в себя, он говорил:

– Что же вы не читаете, я слушаю.

В 11 ч. вечера он спросил гребенку, причесался сам и потом велел положить гребенку в столик, на место:

– А то потом не найдешь.

В час ночи он выпил немного молока, но больше пить отказался. Он сказал:

– Больше пить не буду…

Я думаю, он не знал, что он умирает, он не прощался ни с кем, и ничего не говорил о смерти, хотя вообще он не боялся ее и последние годы часто писал и говорил о конце и делал посмертные распоряжения своей жене и детям.

А может быть он и знал, что умрет, но не хотел тревожить и волновать заранее семью, которую любил горячо и нежно.

Скончался он от паралича сердца. Он дышал сначала очень тяжело, а потом все реже и тише, и в 5 ч. утра его не стало:

Старец ведший смежил
Орлиныя очи в покое!..

Когда приехала я, Дмитрий Иванович лежал уже в зале на столе величавый и спокойный с сложенными крестом руками, и застывшее красивое лицо его, казалось, говорило: Теперь я знаю то, что скрыто, от вас, еще живущих…

Во время похорон Дмитрия Ивановича самое сильное впечатление на меня произвела эта несметная толпа народа, провожавшая его к церкви Технологического института и, после отпевания, на Волково кладбище. Двигалась она сплошной темной тучей по зимним улицам города.

Присутствие молодежи с серьезными лицами, с венками в руках и с высоко несенной таблицей периодической системы элементов, – это присутствие молодежи, наиболее чуткой и прямой части населения нашей многострадальной родины – было лучшим венком и украшением на похоронах ученого, трудившегося всю жизнь для своей страны.

Колыхание венков, металлический гроб, который студенты, чередуясь, несли на руках до самой могилы, черные флаги на здании Технологического института, зажженные днем фонари, и всюду народ, юноши, женщины, старики, – все это оставило неизгладимое возвышенное впечатление. Жив еще народ, могуча страна, умеющая чествовать лучших сынов своей родины.

Н. Капустина-Губкина

Из воспоминаний о Д.И. Менделееве его родственника Иннокентия Дмитриевича Кузнецова

Во второй половине октября 1901 года состоялись похороны старшей сестры Д.И. Менделеева – Е.И. Капустиной (род. в 1816 г.). Небольшой кружок родных и знакомых собрался в одной из церквей Волковского кладбища в Петербурге. Это был печальный день поздней осени; серые тучи низко нависли над кладбищем, посыпая его редкими хлопьями мокрого снега; как слезы, капали изредка тяжелые капли воды с ветвей оголенных деревьев…

В начале литургии я вышел из церкви и на мостках недалеко от нее встретил Дмитрия Ивановича в тяжелой меховой шубе, с неизменной папироской в руке. Вскоре после начала вялого разговора, покойный предложил мне пройти на могилу его сына, Владимира Дмитриевича; мы присели у этой могилы, и здесь мне пришлось выслушать обвинительный акт отца, огорченного раннею смертью своего первенца; Дмитрий Иванович, ссылаясь на здоровый организм его Володи, на его прекрасные легкие, считал, что сын его «уморен» врачами, дававшими непозволительные приемы Digitalis… Медленно, слово за словом, лилась речь Дмитрия Ивановича. Вот он замолк. Тишина пустынного кладбища, близкая могила тридцатилетнего человека, элегическая обстановка осени – все это создавало какое-то грустное впечатление. Горе чадолюбивого отца, грусть его об умершей сестре, мысли, быть может, о собственной близкой кончине – как знать, какая причина, но что-то вдруг точно переродило Дмитрия Ивановича. Он встал, выпрямился и бодрым, свежим голосом, который знаком был мне по университетским лекциям начала 80‑х годов, заговорил на тему о будущей жизни. Вот что услышал я из уст великого ученого:

«Недавно, знаете ли, я получил письмо одного американца, лично мне незнакомого. Он писал в нем, что по литературе он давно знает и уважает меня, хотя и не имел возможности встретиться со мною. Те чувства, которые он питает ко мне, позволяют ему обратиться с следующим вопросом, на который он просил совершенно откровенного ответа. У этого американца умер самый близкий его друг, и вот он, потеряв своего товарища, спрашивал меня, как я думаю: может ли он рассчитывать встретиться с своим другом после смерти, там – в загробной жизни. Письмо было так искренне, что я не мог не ответить. И – знаете – что я написал ему? Написал в тот же день, а на следующий дал уже перевести и отправил. Я писал так: