Сибирский рассказ. Выпуск I

— Ты стрелял? Это кто тебя учил по чужим местам промышлять? — Злое лицо у Хомяка, не жди добра.

Вскочил Мишка, попятился, губы дрожат, сказать ничего не может, за берданкой тянется…

— Сю-сю-сю ее! Мать вашу в хребет! — травит своих собак Хомячина на Шельму.

Заварилась каша, визг, рычание, драка, катают Шельму две Хомяковы сучонки, в клочки рвут, а большой кобель в стороне сидит, на хозяина похожий, старый да трепаный.

Мишка к собакам было, Шельму спасать, да надвинулся на него Хомяк.

— Я те счас башку оторву!

— Не подходи, дядя Хомяк! Не подходи, убью! — пятится Мишка, о собак запинается. — Ей-богу… — подтвердил Мишка упавшим голосом, а сам вел ружьем, целил в Хомяка, черное очко ствола прыгало в дрожащих руках.

Могло и выстрелить ружье с перепугу.

— Рукосуевский щенок-то? Признал вроде! — смеется Хомяк в лицо Мишке. — Бравый парень! Ну-ка пугни меня, ишо пугни!

А сам медленно подходит, ноги в ичигах кривые медленно переставляет, смеется.

— Ты, однако, титьку седни не сосал, а то беспременно моего сохатого завалил бы! — Подошел прямо грудью на ружье.

Опустил Мишка ствол берданки, не выдержал — куда ему против Хомяка.

За ствол взял Хомяк Мишкино ружье, отвел ствол, выдернул берданку и в траву кинул. Раздался выстрел, у Хомяка и бровь не дрогнула, а Мишка присел, тут Хомяк сгреб его за волосы, приподнял… шмяк — затылком о кедру…

Из носа, из ушей побежали быстрые струйки крови, а как только опустила рука кудрявый чуб, повисла у Мишки голова, как у подбитого чиренка, упал он в траву, прямо Хомяку под ноги.

Будто запели комары, загудели и стали на лицо садиться.

— Подохотничал, сучонок? — улыбнулся Хомяк. Наклонился над Мишкой, ножик из ножней Мишкин достал, посмотрел, в сушину сунул, лопнул ножик, как лучинка. — Тут тебе не в деревне. Там вы, гниды, хозяева, а сюда не наваживайтесь! — Повернулся: собак нету, где-то по кустам, слышно, сварятся.

Нашел берданку Хомяк, поднял, затвор далеко кинул, а берданку в щепы изломал, кинул ближе к Мишке.

Чудно, оперившись свежими щепами, валяется берданка.

— Тут тебе тайга, вот и живи путем…

Отводя ветки, пригибаясь, ныряющим легким шагом уходил Хомяк по пади, мелькала и вскоре перестала мелькать его огромная среди людей, маленькая в тайге фигура.

Трепали где-то по кустам Хомяковы собаки Шельму, крикнул Хомяк своим собакам, еще крикнул: «У, падаль!» — хлопнул выстрел, в голос завыла, заголосила Шельма и пошла шкандыбать по кустам, уметывать…

Поднял гудящую голову, залитое слезами лицо Мишка, пели сытые комары. Слиплись волосы на затылке от крови, как от смолы; липкие, плохо гнутся пальцы, белыми щепами торчит из папоротника измочаленная берданка. Подумал Мишка, что стволу ничего не сделалось, ложу приделать можно будет, а посмотрел — и потекли обидные детские слезы: крив был и ствол, не было затвора…

Отохотился — где батя новую стрельбу возьмет?..

И вдруг в голове загудел громким басом жаркий комар, поплыло все в голове, побежала река, поползли, как вода по стеклу, зеленые кедры, мелькнули огороды, будто не в тайге на поляне лежал Мишка, а будто картошку в наклон копал, закружилась голова, и сунулся в огородную землю лицом…

И все лил и лил за окном осенний дождь.

Поили Мишку крепким бульоном, медвежьим салом, травными отварами, горячим молоком и сливками, бабушка от испуга шептала над ним, Зуиха. Приходили к отцу соседи, мелькали и размывались их лица, говорили:

— Не путем Хомяк исделал.

— Неззя ему попускать.

— Давно он деревне поперек стоит.

— Ково же, парнишка вовсе еще, забоялся.

— Кто его не боится? Ему ни закона, ни нужды, он весь в тайге. Ни бабы, ни детишек, одни собаки, за ково ему бояться?

— Плохо в тайге началось. Эко баловство: за зверя человека убивать. Раньше такого не было.

— Пусть теперича уходит, один против мира не удержисся. Тайга — лес темный.

— Заимку сожгем, да и сам не уйдет.

— Не надо крови, мужики.

— Шибко быстрый на кровь народ нынче.

— Ну да Хомяк — он хомяк и есть, паря.

И все лили и лили за окном дожди, напасть, а не осень была, прямо в зиму с дождем вкатила, и не припомнят такой жидкой да теплой погоды старики на эту пору.

…А проснулся Мишка уже вовсе здоровым. Мать была в стайке у коровы, в доме было очень тепло от печки, тикали часы, а за окном был новый свет…

Встал Мишка босыми ногами на пол — хорошо держат ноги, побежал к окну — снег на дворе!

На стайке, на заплотах, на дровах, на бане — везде снег!

И следки собачьи, а сами собаки под навесом, на цепях.

Обернулся — отцовский френчик под занавеской и сапоги отцовские стоят — носки в разные стороны.

Хвать в кладовку — поняги отцовской нету, ичигов нету, винчестера нету…

— Мамка! Мамка!

Босым ногам щекотно на снегу на крыльце. Слышно, дзинькает молоко в подойник.

Шмыгнул Мишка в дом.

В сенях мать загремела кринками, молоко переливает.

— Мамка, а мамка! Поче батя винчестер взял?

— Не кричи на всю деревню! Ног тебе нету! Черти тебя раздирают, нагишом по снегу носят!

— Поче он без собак пошел?

— Ну, ково блажишь? Маленький, што ли? Балбес! Иди дрова под навес убери да двор вымети, оттеплет, дак корова увязнет!